Новый роман Александра Потёмкина "Соло Моно. Путешествие сознания пораженца" вышел из печати

Новый роман Александра Потемкина «Человек отменяется» это «Человеческая комедия» современного российского общества, разделенного преобразованиями на тех, кому нечего больше желать, и выброшенных на обочину жизни. Люмпенизированные интеллигенты, пресыщенные олигархи, продажные чиновники, вороватые писатели, безумные великосветские старухи, деловитые авантюристы, алчные политиканы, гастарбайтеры, бомжи – представители всех слоев общества – составляют галерею образов романа.

Духовные, философские поиски главных героев отражают реалии сегодняшнего дня и в то же время уходят в давние традиции русской и мировой литературы.

Переступив однажды нравственный закон внутри себя, главный герой увлекся поисками предела в нарушении законов, данных богом и людьми.

Ограничена ли власть над людьми, над их жизнью, тех, кто имеет неограниченные финансовые и административные ресурсы или им все позволено? Автор углубляется в тончайшие психологические нюансы человеческой природы и возвращается к постоянной теме своего творчества – необходимости изменения генома...

ВЕСТИ ФМ, эфир от 07.06.2017, 8:40, в студии - Владимир Рудольфович Соловьёв, Анна Шафран, Армен Гаспарян.

Слушайте, вот опять этот Александр Потемкин роман «Соло Моно». Путешествие сознания пораженца. Скажите мне, пожалуйста, есть хоть один человек на земле, который это прочитал? Ну просто глядя на эту рекламу ты понимаешь, что это, вежливо говоря, не дай Бог в руки попадется такая книга. Ну я не видел чтобы так рекламировали никого никогда. Я просто, ну, чуть-чуть понимаю в издательском бизнесе, я не могу себе вот представить чтобы эта книга когда-нибудь окупилась.

Армен Гаспарян: Ну, может быть это какое-то гениальное произведение, новая классика…

(перебивает): Да даже если это гениальное произведение, даже новая классика, они обычно продаются там… многомилионные тиражи этих гениальных произведений… каких не знаю... Слушай, у нас Дэн Браун продавался с меньше рекламой. У нас Донцова продается без всей этой рекламы там и бешеных….

Армен Гаспарян (перебивает): Ну, равно как и Захар Прилепин, и Сережа Шаргунов - они без рекламы продаются.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Да, но мы говорим там о многомиллионных тиражах, поэтому я там предлагаю там Донцову, Браун, то есть, там Прилепин, Шаргунов…. там серьезные писатели, несколько там другие… то есть ну просто другой жанр….Ну здесь то все-таки…

Анна Шафран: Ну а я, кстати, подумала, что надо посмотреть, что там написано, почему ее так усиленно втюхивают народу, что он ее должен прочитать.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Я не могу себе это представить…

Армен Гаспарян: Нет, ну если были там такие инструменты работы с населением, как тоталитарные секты или, там, работа с либеральной оппозицией…

Владимир Рудольфович Соловьёв (перебивает): Ну, у меня как раз возникает резкое желание никогда эту книгу в руки не брать.

Анна Шафран: Ну Вы - это Вы. Может это из той же серии, подумала я, и заинтересовалась, что там написано внутри.

Армен Гаспарян: … Анна Борисовна, а можно вот нескромный вопрос? А автор, он действительно настолько глубоко погружен вот в тему противодействия тоталитарных сект, он знает как это все?...

Анна Шафран: Не, не, не, я тут говорила про тоталитарные секты как инструмент работы с населением, на которое нужно воздействовать извне.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Нет, когда почитаешь биографию автора, то выяснится первое - что фамилия не его, а вся биография, ну вежливо говоря, вопрос на вопросе.

Анна Шафран: Еще там какие-то бюджеты нереальные видимо….

Владимир Рудольфович Соловьёв: Он сам, судя по всему, предприниматель, который себя и раскручивает. То есть эта книга называется «Здравствуй эго, я пришел».

Анна Шафран: А, вот так вот?

Армен Гаспарян (неразборчиво): Ну, имеет человек право быть счастливым.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Как я понимаю, издательским домом, управляет чуть ли, принадлежит не его жене. А издательский дом, чуть ли не единственный автор, которого издает, это вот этот. Ну, если я правильно собрал информацию. (Обращается к Анне Шафран) Чего ты?

Анна Шафран: Ничего.

Армен Гаспарян: Ну странно, что он тогда не скупил там условно весь фестиваль «Красная площадь», хотя у него впереди сентябрьская ярмарка.

Владимир Рудольфович Соловьёв (перебивает): Может быть и пытался…

Анна Шафран: А Чего он тогда таким сложным путем пошел? Ну, снял бы там клипы какие-нибудь, песню спел. Проще раскрутиться.

Владимир Рудольфович Соловьёв: Он себя считает, видно, великим писателем.

Анна Шафран: А, то есть он интеллектуальным…. Поняла…

Армен Гаспарян (перебивает): Анна Борисовна, ты не подсказывай, а то вдруг он потом либретто напишет….

Владимир Рудольфович Соловьёв: Точно.

(Владимир Рудольфович Соловьёв и Анна Шафран смеются)

Армен Гаспарян: Мало уже тогда может не показаться, таких людей, уникальных, великое множество, у нас же вон и были депутаты, которые пели в стиле хэви-метал, и проводили фестивали…..

А вот мнение известного китайского писателя Чжан Сюэдуна

张学东推荐语

《 任由摆布》（人民文学出版社，2013年9月，刘宪平译，亚历山大·波将金著）：这是一部充满了奇思妙想和雄心勃勃的长篇小说，充斥于文字背后的魔幻现实主义可谓登峰造极，而那些弥漫着罂粟气息的故事情节更让读者瞠目结舌，当代俄罗斯文学的疆域或版图在这部全新演绎的作品中被再度扩充。

"Кабала" - это роман, полный чудесных, хитроумных замыслов и смелых дерзаний. Наводнённый словами магический реализм здесь дошёл до виртуозности, а насыщенные маковым запахом сюжеты и эпизоды удивляют читателей до остолбенения.

В этом, по-новому дедуктивном, произведении территория и пространство современной русской литературы вновь расширились.

Статья Светланы Семёновой, доктора философских наук

ПЛОТЬ И ДУХ, ФИЗИКА И МЕТАФИЗИКА ПРОЗЫ АЛЕКСАНДРА ПОТЕМКИНА

В случае с двумя книгами прозы Александра Петровича Потемкина, вышедшими в начале нового столетия и тысячелетия, можно говорить об особом, примечательном феномене как лично авторском, так и литературном. Вначале несколько слов о самом авторе, ворвавшемся в круг расчисленных культурных светил , воистину, как «незаконная комета», из областей жизни и деятельности самодостаточных, казалось бы, уже не вмещающих такое всепоглощающее призвание, как серьезная литература. Александр провел трудное, полуголодное детство и отрочество в Сухуми. Далее биография талантливого молодого человека складывалась обычным образом: учеба в Тбилисском университете, факультет журналистики ТГУ, работа корреспондентом «Комсомольской правды» в течение 7 лет, первые рассказы... Но в конце 1970-х годов он резко меняет свою жизнь, уезжает с женой в Германию (без смены гражданства). Там изучает германистику и экономику, причем последняя остается и на будущее его главным профессиональным занятием. За шестнадцать лет пребывания на Западе Александру Потемкину удалось глубоко войти в европейскую реальность, бизнес и финансы, организовать собственное дело, обзавестись пятью детьми. Он явился инициатором первых совместных советско-зарубежных проектов, в частности издания русской версии журнала "Бурда", впервые привнёс в советское медийное пространство рекламный бизнес, создав рекламное подразделение в газете "Известия". В 1996 году, под воздействием своего доброго ангела - жены Мананы, он вернулся в Россию, чтобы открыть здесь новую жизненную главу: вновь удостоверить свои научные и деловые качества - окончить аспирантуру экономического факультета МГУ, защитить кандидатскую диссертацию (в настоящее время уже и докторскую), полтора года поработать на ответственной госслужбе, перейти на научную работу в академический институт, одновременно стать директором Национального института виноделия, издать несколько книг по экономике, получивших общественный резонанс, продолжить свою широко раскинувшуюся предпринимательскую деятельность... Это лишь внешний абрис продолжающейся биографии, тайные извивы его сознания и совести, глубины его экзистенциальной авантюры , огромных заявок к себе, творческого и чуть ли не пророческого пафоса раскрывают его рассказы, повести и романы.

Удивительно разносторонняя, хочется сказать, ренессансная личность, заряженная мощным волевым импульсом к самоосуществлению, фаустианским идеалом полножизния, стремлением объять весь круг земной, Александр Потемкин к середине 1990-х годов, времени нового обретения российской родины, с какой-то внутренней необходимостью приходит к потребности словесно запечатлеть, художественно-стяженно выразить свой опыт наблюдения и понимания современных и вечных вещей. Распирающее содержание этого опыта ищет перелиться на новый, литературно-виртуальный, отрефлектированный уровень своего выявления. Парабола жизни Потемкина, стремительная, крутая, с огромным обзором, достигла некоей точки внутренней сосредоточенности, глубинного самопогружения - тут и получает свою реализацию еще один его дар: умение превращать увиденное, узнанное, домысленное, прозреваемое и пророчествуемое в развернутую мысль и темпераментное слово, в живые образы и увлекательные сюжетные коллизии... Удаче способствует многополюсность взгляда человека мира, который изнутри ведает пружины современной экономики, ее финансового рынка, уклад и ценности устоявшегося западного потребительского общества, знает его звезд и кумиров, и одновременно - болеет за Россию в ее нынешнем пост-перестроечном кризисе, в близко-личном приближении касаясь новых хозяев жизни... И, может быть, главное - чувствует нарождение нового практически ориентированного мировоззренческого поиска, новых форм бытования человека в мире, связанных с тем, что один из теоретических провозвестников будущего называет «новым эоном, нейрокосмической эрой», мультиверсумом виртуальности, отмеченной «пафосом бурного заселения новых территорий психореальности, инфореальности, биореальности», физической и духовной трансформации самой природы человека. Это и делает его последний роман «Изгой» (первую книгу предполагаемой трилогии) не только жгуче современным, но и открывающим эти вполне реальные, хотя, возможно, и двусмысленные, полные своих опасностей горизонты грядущего тысячелетия. «Изгой» стягивает в себя и разрабатывает все то, что в зародыше, в свернутом виде, фрагменте, сюрреальной вариации существовало уже в первых произведениях писателя, в его рассказах «Ностальгия» (1995), «Русский сюжет» (1996), «День русской вечности» (1999), «Отрешенный» (2000), отмеченных изощренной литературной техникой (заставляющих вспомнить не только Гоголя и Достоевского, но и Кафку, и Михаила Булгакова, и Набокова), в его философской повести «Бес» (2000), плутовском романе «Игрок» (2000). Это единство тем, мотивов, навязчивых идей , излюбленных для живописания человеческих типов, как и мгновенная узнаваемость художественной поэтики - хороший знак органического творчества, отражающего внутреннюю авторскую вселенную, с ее особо заданным движением больших и малых тел, своими смещениями и смущениями , тайными страхами и сверхкомпенсациями, своими «черными дырами» и космическими амбициями... «Изгой» естественно является той центральной вещью, вокруг которой идет здесь разговор, притом что неизбежна сравнительная оглядка на все созданное в прозе Потемкиным.

Жизненная философия

Основная коллизия «Изгоя» - между фундаментальным выбором мира сего , поставившего свои ставки на всяческое материально-чувственное ублажение человека на время его живота , и центральным героем, «ярчайшей звездой, финансовым гением, историком и философом» этого мира, причем его «высшего света», достигшим вершин успеха в бизнесе, в изысканном культивировании своей личности, в стиле жизни и поведения (миллиардное состояние, увлекательно-успешная игра на бирже, утонченные наслаждения, обладание всем желаемым...) и впавшим к началу действия в odium vitae, пресыщение, мировую скорбь. Именно он, Андрэ Иверов, внук богатого русского эмигранта и итальянской аристократки, французский подданный, решивший «полностью изменить себя, перевернуть все с ног на голову» (с. 135), становится как самым тонким и беспощадным аналитиком основ потребительского общества, так и провозвестником новых ценностей и бытийственных путей.

Потемкин избирает знакомый ему верхний элитарный этаж общества, в полной мере жуирующий его благами, ту шикерию (замечательный его неологизм!), которая выработала как рафинированный шик своих домов, их убранства, коллекций, дорогих машин, яхт, самолетов, одежды от самых модных стилистов и кутюрье, всяческих капризных забав и развлечений, редких хобби (тот же Иверов был увлечен ихтиологией - обитатели его огромных аквариумов «соперничали с богатствами мировых океанов» (с. 44) - и ауспициями, гаданием по полетам птиц...), так и особую манеру общения, предполагающую свободу щегольского жонглирования редкими знаниями, сведениями, остроумными mots, тонкими, ироничными рапирами...

Иметь , бороться за обладание богатством, влиянием, положением - вот что напрягает ум, хитрость, подлость, мускулы, что мобилизует волю, разжигает азарт, создает деятельный тонус бытия, в котором наш герой до последнего времени был превзысканным счастливцем, создав свою раскинувшуюся на несколько стран империю собственности и всегда удовлетворявшихся страстей и прихотей. Еще герой «Беса» Иван Черногоров, такой же предпринимательский талант, магнетическая личность, по внутреннему самоощущению сверхчеловек со своей сверхидеей «организовать катарсис всея Руси», вернуть «русский дух XIX века» замечает: «В последнее время мир в корне изменился. Сейчас соблазны материального благополучия по широте выбора превосходят радости душевной благодати» 5 . Это на деле очень серьезная мысль: да, регистр и ассортимент сластей, страстей, удовольствий, развлечений столь невероятно развернулся и изощрился, утверждает себя столь непререкаемо, что ему, казалось бы, трудно, почти невозможно противопоставить нечто из бледно-отвлеченного репертуара душевных добродетелей и высоких духовных помыслов. Недаром с таким вкусом в произведениях Потемкина выписан и восписан льстящий всем рецепторам вещный комфорт, чувственный и гастрономический рай - более того, писатель любит тут на одну-две страницы дать гиперболически-избыточные реестры вещей, веществ, знаменитостей, продуктов и яств (так и хочется сказать, раблезианских, хотя, возможно, ближе по влиянию - гоголевских), будь то невероятно-фантазийный заказ в ресторане Черногорова, призванный ошеломить и отдать в его власть душу красотки Маши Молчановой, настоящая «поэма экстаза» в перечислении разнообразного психоделического зелья, которое разворачивает торговец наркотиками в том же «Бесе», или список излюбленных бордосских вин Иверова, известных мировых прелестниц - от Клаудии Шиффер до Шарон Стоун, - в разное время ублажавших князя своей красотой и пылом, данные гонораров современных кумиров, будь то манипуляции талантливой авантюристки Сисмонды Паппалардо с отравами, антидотами, приворотным зельем и психотропными снадобьями, или изобилие московского Дорогомиловского рынка в «Изгое»... А чего стоит описание «одного из самых замечательных дворцов в предместьях Ниццы, в Сен-Поль-де Ванс» (с. 44), принадлежавшего Иверову, его мега-яхты «Святой дух», или «автомобиля-мечты», «голубого “Бугатти” ЕВ 16, 4 Вейрон»! Умопомрачительно дорогие супервещи, сработанные знаменитыми дизайнерами и инженерами, получают особый, уникально-личностный статус - своего рода фетишей и идолов современных вещепоклонников.

Иметь идет рядом с казаться - недаром явление каждого персонажа этого мира чаще всего начинается с описания того, во что он одет, какими знаменитыми лейблами отмечены его костюм и обувь, какую стрижку соорудил ему модный мастер. Тот акцентированно-броский, глянцевый колорит, который лежит не только на внешности, манерах, реакциях и поведении персонажей, но и на стиле автора, функционально точен в романе, представляя дух времени, значащих, маркерных типов нынешнего космополитического социума: сам миллиардер, американский финансовый аналитик Эбби Крайд, большие и малые хищники вокруг Иверова - сногсшибательная топ-модель английского дома модели Жаклин Марч, фаворитка европейских подиумов зимы 2001 - весны 2002 года, последняя прихоть Иверова, приглашенная на год за 20 миллионов долларов время от времени услаждать его досуг, агент по особо деликатным поручениям князя, современная «сваха» г-жа Анна-Валери Болль, современная «ведьма» Паппалардо...

Переживший свое экзистенциальное пробуждение от жесткого захвата ценностями и целями этого мира, сорокадвухлетний Андрэ Иверов четко формулирует ущербы и тупики современной цивилизации, обострившиеся с процессами глобализации экономики и мирового уклада, ускоренной, даже в сравнении с 1960-1970-ми годами «стереотипизации», массовизации общественного сознания, рождающими «посредственности, людей-однодневок» (с. 149): «...все страсти человеческие брошены к ногам четырех идолов: деньги, секс, чревоугодие, внешность» (с. 150). Эти идолы, истовое им поклонение и служение колоритнейшим образом восписаны в романе Потемкина, как во французских, так и в русских его главах. Деньгам воскуривает свой упоительный фимиам Сисмонда Паппалардо, увлекая и завлекая на мгновение качнувшуюся в непредсказуемую сторону любовного чувства к Иверову лондонскую модель: «Капитал! “Money, money, money”, - взывает весь мир. <...> Это пьянящее сочетание букв, категория абсолютной свободы, субстанция почти божественная. Чем больше денег - тем шире мир познания, слаще вкус жизни, тем глубже ощущение радости бытия» (с. 126). А вот перед нами уже русский бизнесмен новой волны, Платон Буйносов, одержимый идеей-силой «тотального сохранения и наращивания» капитала, влюбленный «в деньги как в какой-то универсальный фетиш», который единственный «может приблизить его к божеству, к сверхчеловеку» (с. 207). Размышляя над неотразимой магией денег, влекущих к себе «большую часть человечества уже многие сотни лет», открывая нам достаточно типичный комплекс идей и целей Буйносова, автор представляет весь веер мифологической сакрализации денег, вплоть до такой их онтологизации: «Наконец, кое-кто видит в них чуть ли не субстанциальную основу мира - наряду с землей, водой, огнем, воздухом и плазмой, без которой сама материя безжизненна и не пригодна для проживания» (с. 206). И Паппалардо, и Буйносов - это, так сказать, жрецы-идеологи денег, но фактически почти все остальные персонажи состоят в преданных адептах этого заглавного идола, ведь именно он открывает доступ к трем другим, поименованным Иверовым.

В первых главах романа внешность и секс блестяще, в духе вкусов и стандартов времени воплощаются в австралийке Жаклин Марч, «богине красоты и эротики» последнего модного сезона, зеленоглазой с «чувственными губами», белоснежно-розоватой кожей диве, идеально-конкурсных пропорций, в которой сама одежда при первом ее появлении заявляет свою неотразимую власть над мужчинами: «Красный цвет, фаворит всех подиумов, обрел на ней необыкновенную напористость и чувственную завершенность. Броский, брутально вызывающий, намеренно провоцирующий, агрессивно сексуальный стиль обтягивающего платья с разрезами вдоль бедер обнаруживал твердость намерений этой красавицы» (с. 47).

Мотив женской красоты как одного из самых дорогих и востребованных товаров, вызывающий разгоряченную за ней охоту, возникает и остро-увлекательно разрабатывается в излюбленных автором моралистических этюдах-размышлениях (моралистических - в жанровом смысле афористической прозы, типа прозы Лабрюйера или Ларошфуко); он же воплощается и в «Бесе», и в «Изгое» в экспрессивные картинки ошеломительного явления юных красавиц в места традиционного скопления свежеиспеченных российских толстосумов, удачливых аферистов и прожигателей жизни, депутатской и околокультурной элиты, в новые капища современных идолов - рестораны и казино.

В «Изгое» описанию одного из таких капищ, ресторана «Белое солнце пустыни», отведена целая глава. Здесь под «шелест купюр и шуршание дорогих платьев» (с. 585) на первое место выходит уже безудержное чревоугодие, «вакханалия пира», не забывающая, правда, и о сексе. В броской, густо-масляной картине предстает разгул низовых страстей, «эротических чувств и кулинарных вожделений», приправленный азартом петушиного боя, - вплоть до настоящей животной оргии, финального исступленного оскотинивания, когда в общей атмосфере «вселенского цинизма», смешения всего и вся «Homo sapiens на глазах перерождался в Homo ferus» (с. 582) («человека озверевшего»)... Художественная палитра писателя здесь разнообразна: и фламандское живописание, и чуть сюрреальное утрирование, и аналитическая моралистическая интонация, и философское обобщение, которым венчается этот эпизод: «Заканчивался вечер отдельного московского микромира, который убедительно подтверждал и обнажал древнейший постулат: человек не в силах превозмочь себя, чтобы вырваться из магического плена первородного греха. Здесь были убеждены, что фантазии материального мира будоражат сознание куда слаще, чем поиск духовных добродетелей. Телесное всегда побеждает духовное, но сколько продлится этот триумф? Неужели вечность?» (с. 587-588).

Именно Иверов выводит эту коллизию, как и вопрос о том, кто же правит на земле этот бал , в религиозную плоскость - вечного поединка Бога и его бытийственного антагониста («В ресторане царила атмосфера греха: духом и плотью командовал дьявол...» - с. 587). Тут один из метафизических вопросов, который мучает героя, рождает в нем собственные профетически-религиозные новации - однако, об этом позже. Пока же, на мой взгляд, весьма философски продуктивна мысль, высказанная в главе, непосредственно следующей за сценой в «Белом солнце пустыни», одним из обитателей палаты № 7 психиатрической клиники им. Сербского, куда попадает Иверов в ходе поиска самого себя уже на исторической родине. Речь идет о размышлении некоего Пересвета Васильевича Каблукова, худого, сутулого, бородатого мужчины лет сорока пяти с голубыми глазами, полыхающими «яростной энергией», добровольного раскольника и изгоя этого общества, нашедшего только здесь, в желтом доме, убежище от обстоящего низменно-потребительского мира, который он перед своими товарищами по палате неистово-ораторски обличает: «А как нашему брату жить вне ее стен? Как принять этот безумный мир, культивирующий в человеке лишь страсть к деньгам? Аппетит к богатству растет непомерно и ежеминутно. Он превращается едва ли не в суть человека! Желание владеть окружающим миром, а не сосуществовать с природой, делается все круче, все изощреннее, все более открытым, сумасшедшим! Мир маниакально и бесповоротно потянулся к внешней роскоши. Люди сами не ведают, что, покупая дорогую ведь, хоронят в себе Бога! Наступила пора, когда глупцы умничают, а умные безумствуют, когда незнайки властвуют, а таланты безмолвствуют, когда титаны унывают, а легкомысленные творят, когда тронутые умом пишут в Думе законы, а здоровые вынуждены укрываться в психиатрических лечебницах» (с. 564). Так что же это за особая мысль Каблукова, бросающая некий просветляющий блик на великолепное свинство предыдущего эпизода, да и не только его? На этот раз после дискуссий о православии и католицизме, исламе и христианстве обитатели палаты № 7 вышли на тему о вегетарианстве. «Мне кажется, - замечает Пересвет Васильевич, - убийство животных - это человеческая месть за собственную обреченность на смерть», далее тонко развивая свое утверждение: мол, и убийцы в акте уничтожения своих жертв, сознательно или, скорее бессознательно как бы мстят самому порядку вещей в мире, смещают ужас и страх собственного неизбежного конца на другого, так оправдывая себя - «Вот тебе за мою будущую смерть!» И заключает: «С животными дело обстоит еще проще. Человек рассуждает: “Если я - венец природы - летален, то ты, бездушное животное, почему должно жить?”» (с. 595).

Именно эта смертная обреченность человеческого существования и ведет, по самому глубокому метафизическому счету, к исступленному от нее бегству в немногую земную сласть, в отвлечение - развлечение от жестокой истины смерти (паскалевский divertissement), когда можно погасить сознание (именно это отключение подчеркивается в сцене в ресторане), предавшись лишь всепоглощающему ощущению основных инстинктов, прихотливо разжигаемых целой современной индустрией секса и гастрономии, или включиться в азартно-увлекательную, заставляющую забыть тени и изнанки бытия, охоту за богатством и положением, признанием и славой. Недаром матерински привязанная к Иверову шестидесятипятилетняя г-жа Понсэн, его адвокат, горестно переживая метаморфозу своего хозяина, ждет от Жаклин Марч, что та сумеет своей красотой и искусством обольщения встряхнуть его, стронуть с неподвижной точки какого-то безочарованного прозрения, вновь бросив в отвлекающий жизненный круговорот: «Ему нужен человек, способный вывести его из чрезмерной задумчивости в мир развлечений и азарта» (с. 77). Но это и означает то, что Николай Бердяев называл истреблением духа вечности , духа святынь , высшей человеческой надежды на превозможение своей несовершенной смертной природы, - надежды, питаемой христианской Благой Вестью. Именно этот дух и эта надежда начисто изгоняются в новейшей безбожной цивилизации, поклонившейся мамоне и призрачному лжебытию, в чем и таится конечный крах рода людского, отказавшегося от своей миссии восхождения, одухотворения себя и мира.

(Продолжение следует)

А каково ваше мнение, уважаемые читатели?

Шесть тысяч пятьсот метров над уровнем моря. Ледник Ронгбук. Мой штурмовой лагерь… Сразу при выходе из палатки глаза сами находят Вершину. Даже без бинокля в ясную погоду отлично видны ее уступы, карнизы, плечи, расселины. А если взять бинокль, она и вовсе оказывается рядом. Как это ни избито звучит, кажется – стоит вытянуть руку, и ухватишь с ее макушки горсть снега или камень на память… Но вот бинокль падает на грудь, и она отодвигается, но всё равно до странности, до боли в сжатых зубах близка. Два километра триста сорок восемь метров – расстояние, которое я пробегаю в долине за несколько минут, которое и здесь, на леднике, где воздух разрежен и неприемлем для жизни, могу преодолеть почти незаметно, там, чуть выше, с каждым метром растянется на много миль; там каждый шаг будет равен тысячам…

Привычно, как каждое утро, я смотрю на шкалу альтиметра, и не сразу понимаю, что вижу на ней. Лишь спустя какое-то время в голове горячим шаром лопается радость: давление поднялось, оно растет почти на глазах. Кажется… я боюсь утверждать, но кажется, наступил долгожданный перерыв в муссоне!.. Снова перевожу взгляд на Вершину, щиплю, колю, толкаю глазами тот ее склон, где должен пройти маршрут моего восхождения. Воздух поразительно чист, небо уже сейчас, за полчаса до восхода, почти голубое. Вокруг Вершины ни облачка… Да, перерыв в муссоне. Наконец-то мне представился шанс.

Хочется броситься обратно в палатку, растолкать Нину, скорее собрать рюкзак, надеть кошки и побежать. Побежать вот туда, к Северной седловине, взобраться на нее, потом повернуть направо, к стене Чанг Ла, и дальше, выше, выше, по Северо-восточному гребню, через кулуар Нортона… И – вот он – крошечный пятачок. Вросший в снег геодезический штатив, установленный когда-то китайцами скорее не для дела, а как бесспорное доказательство того, что они там побывали…

Три года назад я уже стоял рядом с этим штативом, я познал радость пребывания на высшей точке Земли, я видел бесконечную горную страну на востоке и естественное закругление планеты на западе; пятнадцать минут я был выше всех… Мой партнер по связке кашлял, сидя на корточках, – он не был для меня конкурентом…

Но что заставляет меня идти туда снова, на этот раз в одиночку, без кислорода, без скальных крючьев, веревки, даже без рации? Такое восхождение журналисты явно иронически называют «в альпийском стиле». По их представлению, это значит – быстренько, с ледорубом, как с тросточкой, туда, затем, так же быстренько, – обратно… Альпинисты не любят рассказывать о трудностях, поэтому у людей создается впечатление, что подняться на гору – плевое дело.

Когда я объявил, что хочу совершить одиночное восхождение «в альпийском стиле» не на Монблан или Эльбрус, а на Вершину – на Вершину мира, тут же услышал поток насмешливых, издевательских откликов. Трезвые оценки специалистов тонули в этом потоке. Но за издевательством, за насмешкой ясно слышалось негодование и оскорбленность: как это так?! На Вершину, которую сотни лет считали неприступной, священной, покоряя которую погибли десятки и десятки людей, на которую идут группами, в связках, чтобы друг друга поддерживать, друг другу помогать, кто-то хочет забежать как-то небрежно, точно бы мимоходом, шутя.

Я понимаю и принимаю их оскорбленность и злобу. Для них восхождение должно быть военной операцией – с огромным, похожим на городок штабом, с медпунктом, батареей кислородных баллонов, с радиостанцией, чтоб оповещать мир о каждом шаге восходительских отрядов; нужно, чтобы караваны шерпов несли в промежуточные лагеря рюкзаки с килограммами груза, чтобы альпинисты рубили ступени, наводили веревочные переправы, искололи гору крючьями; кто-нибудь обязательно должен погибнуть или, по крайней мере, получить перелом, обжечь глаза, обморозиться. И в конце концов одна связка из пяти-семи – если повезет! – достигнет цели. Покорит. И мир возликует…

Я бросаю вызов этим операциям. Я уверен, что на Вершину можно подняться иначе… Двенадцатого июня меня привезли к леднику Ронгбук, на высоту пять тысяч шестьсот метров, где кончается тропа; всё необходимое уместилось в обычном джипе… Со мной никого, кроме Нины, малознакомой, почти случайной женщины, с которой я встретился уже здесь, в Гималаях, и по необходимости оформил членом экспедиции – ничего не смысля в медицине, она считается медицинским работником.

Конечно, не спорю, она слегка сглаживает мое одиночество здесь, она помогает мне, готовя еду, наводя порядок, стирая в ручье белье, и все же теперь, спустя два месяца, я начинаю, в тайне от себя самого, жалеть, что я здесь не один. Что прожил не один эти два месяца… Кто знает, что открылось бы мне, не разговаривай я ни с кем, кроме своей души, не видя никого живого, кроме сурков и воронов… Монахи годами пребывали здесь в полном одиночестве, и многие так в него погружались, что в итоге отказывались навсегда не только от человеческого общества, но и от пищи, и исчезали. Никто не видел их мертвыми…

Но я не хочу исчезать, я очень хочу вернуться вниз, в мир людей, машин, компьютеров, небоскребов. И чтобы вернуться, мне нужно пройти два километра триста сорок восемь метров вверх. Сделать несколько фотоснимков у штатива китайцев и спуститься. И тогда я буду иметь перед собой право сесть в джип, а потом в самолет… Подъем и спуск, по моим расчетам, должен занять трое суток. Две ночевки. Две ночевки выше семи тысяч метров, где практически нет кислорода, куда ни разу не забралось ни одно живое существо, кроме человека…

Всячески себя успокаивая, давя неимоверный зуд немедленно отправиться в путь, приваливаюсь к сложенной из плоских камней стене; ею с трех сторон мы с Ниной огородили нашу палатку, чтобы уберечься от постоянных и порой очень жестоких ветров. Взгляд мой приклеен к Вершине.

Вот показался край огромного горного солнца. Снег и лед вспыхнули, загорелись десятками цветовых оттенков, а камни наоборот – стали еще чернее, суровее; Вершина словно бы еще отодвинулась, отпрянула от меня. И я тут же почувствовал, что нетерпение, зудящее в груди, притихло. Вместе с солнцем возвращается трезвость.

Палатка заколыхалась – это проснулась, стала выбираться из спального мешка Нина. Маленькая, худая девочка с веснушками на остром носу. При всем желании ей не дашь и двадцати, хотя недавно мы отметили с ней тридцать первый ее день рождения… Если бы я не видел, как она держалась на спуске с одного из самых опасных восьмитысячников, Тьянбоче, когда ее мощные, матерые партнеры падали без сил, а она им помогала подняться, подбадривала, никогда не подумал бы, что она способна хотя бы выйти за город на своих двоих. Но она молодец – несколько нервных срывов за эти месяцы можно и не считать. Это на нашем фоне более чем скромный показатель.

Два месяца в тесной палатке среди снегов и камней, два месяца кислородного голодания, когда, бывает, для решения самой элементарной задачи требуется неимоверное усилие; два месяца ожидания паузы в постоянных снегопадах и штормах. В таких условиях и самый психически устойчивый человек может запросто стать психопатом… Да, случалось, мы ссорились и целыми днями дулись, делая вид, что не замечаем друг друга, и в такие моменты Нина или бродила в одиночестве меж ледяных башен на ближайшей морене, или подолгу что-то писала в своем дневнике. Наверняка – нелицеприятное обо мне. (Кстати, когда мы вернемся, нужно попросить ее дать что-нибудь пооткровеннее для моей книги об этой экспедиции.)

Сначала из палатки появляется ее голова. Черные жесткие волосы растрепаны, розовая заколка повисла на одной пряди, как завядший цветок. Не разогнувшись, Нина замерла у выхода, она долго и пристально глядит на Вершину. Впечатление, что беззвучно здоровается, беседует с ней после ночной разлуки. Или просит о чем-то. Молит… Мне становится не по себе, словно я подглядываю за таинственным ритуалом; я боюсь спугнуть Нину, помешать ей… Нет, все-таки я очень рад, что она со мной…

Мудрость Соломона или «вещь в себе»
(о романе Александра Потёмкина «Соло Моно»)

Интригующе музыкально и загадочно звучит название нового романа Александра Потёмкина, поневоле озадачивая читателя, словно нуждаясь в дешифровке. «Соло Моно» - что означает сие? Что возвещает нам писатель, ставя рядом два древних иноязычных синонима - соло (от лат. solus - один) и моно (от греч. monos - один)?

В музыкальном словаре под «соло» подразумевается самостоятельная партия, исполняемая одним певцом, с сопровождением или без него. Слово «моно» обозначает не только «один», «одиночный», но и «единый»; оно входит в состав нескольких сложных слов с греческими корнями. Из них наиболее созвучны предлежащему роману монолог (речь одного лица) и монография (капитальный труд, посвященный одной проблеме).

Но что такое соло моно ?

Русским эквивалентом этого странного, но очень ёмкого словосочетания будет, на наш взгляд, один-одинёшенек (совершенно один, совсем один). Мысль эта поражает своей простотой. Или так кажется на первый взгляд, неискушенный и поверхностный? Не вернее ли передать смысл этого наименования иначе: сам по себе ?

Соло Моно - Соломоново - так воспринимается на слух (чисто фонетически) благозвучное наименование романа. И мгновенно возникает ассоциативная связь с именем библейского царя Соломона , известного своей справедливостью. Царь Соломон обладал несравненным здравомыслием и обширной памятью, вобравшей в себя огромный житейский опыт, то есть, именно теми началами, из которых слагается истинная мудрость. И даже во сне (что по достоинству вменяется ему в особую заслугу) он просил у Бога лишь о ниспослании ему мудрости.

Увы, главный герой романа «Соло Моно», одинокий мыслитель, грезящий наяву и впадающий в отрешенность, несмотря на свою гениальность (или именно по этой причине?) не нуждается в идее Бога. И об этом он прямо заявляет в своём самоуверенном метафизическом бунте, цитируя Жана-Поля Сартра:

« Ты видишь эту пустоту над нашими головами? Видишь этот пролом в дверях? Это Бог. Видишь эту яму в земле? Это Бог. Молчание - это Бог. Отсутствие - это Бог. Бог - это одиночество людей». «Бог умер!» - еще раньше и громче возвестил миру Фридрих Ницше. И он тоже не прав! Его нет, и не было, его не будет!».

Сказано сильно, с подлинным трагизмом и неизбывной горечью…

Зачин «Соло Моно» экстравагантен и оригинален. Автор сразу же берёт «с места в карьер» и ограждает себя от возможных нападок со стороны непонятливых читателей, чей уровень интеллекта или т.н. HIC («эйч ай си», высшее выражение сознания, higher intelligence consciousness) меньше ста единиц. Предупреждая, что в книге нет любовных и детективных историй, он как бы небрежно, но на самом деле очень предусмотрительно призывает не выбрасывать книгу в мусорное ведро (не сдавать ее в макулатуру, не сбрасывать, как балласт).

Преамбула романа содержит анкетные данные главного героя: Федор Михайлович Махоркин, 17.04.1985 года рождения. Над своей «значащей» фамилией герой добродушно подтрунивает по ходу повествования: «Наверняка она ведёт к предку, который выращивал дешевый табачок или жадно его покуривал». Из Сивой Маски (городка в республике Коми) Махоркин отправляется пешком в Астрахань, к бизнесмену Пенталкину, надеясь, что тот сможет спонсировать его грандиозный биоинженерный проект.

Оставляя в стороне перипетии этого путешествия, обратимся к чрезвычайно важной идейной проблематике романа и его настойчивой дискуссионности.

«Соло Моно» преемственно связан с более ранним произведением Александра Потёмкина - романом «Человек отменяется» (2007 г.), о котором я уже писал . Оба романа представляют собой практически неисчерпаемые кладези информации, энциклопедический свод поразительных проектов, захватывающих воображение. В них отражены глобальные проблемы, волнующие читателей - от сотворения мира и его биологической эволюции до его грядущего социально-инженерного переустройства.

Отличие состоит в том, что в романе «Человек отменяется» писатель предлагал нам стимулировать появление сверхчеловека (не называя его «Соло Моно») методами генетической коррекции и селекции. В новом романе он развивает еще более захватывающие, даже обескураживающие, но, безусловно, перспективные идеи молекулярно-атомной сборки, конструирования сверхчеловека на основе нанотехнологий.

Согласно выведенной героем «математической формуле родственности», примерно через 30 поколений в человеческом роде все земляне станут генетически неполноценными «кровниками». Чтобы этого избежать, настала пора взять эволюцию под сознательный контроль генной инженерии и создать сверхчеловека - Соло Моно, «рукотворное, интеллектуальное детище».

Идея эволюционного возрастания (от простого к сложному и от разумного к сверхразумному) вспыхивает в сознании главного героя романа Федора Михайловича Махоркина как озарение. Она порождает неуёмное стремление стать биоинженером нового поколения, овладеть техникой и искусством молекулярно-атомного моделирования и сборки, создать сверхмощный интеллект - супер-Махоркина или Соло Моно .

Бог создал человека по своему божественному образу и подобию. Писатель, уподобляясь Демиургу, побуждает своего героя создать сверхчеловека - Соло Моно - по-своему собственному, человеческому образу и подобию, как своего «приемного сына».

«Соло Моно будет рождаться в колбе, без половых животных движений» - убеждён Махоркин. И нам тоже ясно, что именно в этом направлении будет двигаться научная мысль, отталкиваясь от средневековых представлений о Гомункулусе. Приходится это признать, как нечто неизбежное.

Если Бог создал праотца Адама по Своему образу и подобию, как венец природы, то почему человека так просто лишить жизни? - «ножичком в сердце, кирпичиком по темечку, шилом в печень, каплей цианида на язычок» - вопрошает с убийственной откровенностью главный герой романа Федор Михайлович Махоркин. И это отнюдь не риторический вопрос. И отнюдь не случайно этот персонаж «унаследовал» имя и отчество Ф.М. Достоевского, который был гениальным вопрошателем своей эпохи. И в новом своем романе Потёмкин старается следовать в магистральном русле своего великого предшественника.

Будучи идейным рупором Потёмкина, гласом вопиющего в пустыне, Махоркин утверждает далее, что движущей силой эволюции является не её целеполагающая устремленность к точке Омега (как считал Тейяр де Шарден, апологет единства науки и религии), а всего лишь слепые мутации. «В основе всего сила стихии, случайность, стечение природных обстоятельств, закрепленных в каждом виде на некий обозримый срок» - такова одна из концептуальных идей в потоке его напряженного сознания.

«Поток сознания» - излюбленный Александром Потёмкиным литературный приём, восходящий к Марселю Прусту, Джеймсу Джойсу и Василию Розанову, которых в этом аспекте можно считать его предшественниками (наряду с Ф.М. Достоевским и М.Е. Салтыковым-Щедриным). Термин «поток сознания» был заимствован литературоведами у американского философа Вильяма Джемса (1842-1910), профессора Гарвардского университета. В его книге «Научные основы психологии» сознание человека уподобляется течению реки со всеми её причудливыми особенностями.

Роман Потёмкина кристаллизовался в своей сущности именно как поток сознания , оставив за бортом сюжетные линии и условности традиционного романа. В этом очевидно новаторское дерзание писателя, его склонность и страсть к творческому эксперименту. Этот поток является неуклонно расширяющимся внутренним монологом, который можно сравнить с многоярусным каскадом. Но кажущаяся спонтанность его обманчива, на самом деле он внутренне очень последователен, мотивирован и запрограммирован, определяя собой всю стилистику произведения.

Отсюда и синтаксическая выверенность фразы, и её строгая упорядоченность, использование прямой и непрямой речи, множество реминисценций, лирические и нелирические отступления, сложные ассоциативные связи. В этом потоке сознания писатель мастерски формирует само художественное время, которое свободно перетекает из настоящего в воображаемое будущее, но может включать в себя и прошлое, как нечто желанное, хотя и неосуществленное.

Что касается самой стилистики нового романа Александра Потёмкина, то и тут писатель остаётся верен себе, используя типично-излюбленные приёмы, позволяющие говорить о его индивидуальном творческом почерке, своеобразной «потёмкинской манере». Мы именуем его художественный стиль нео-маньеризмом , подразумевая под маньеризмом не столько раннюю фазу барокко , сколько выражение формотворческого, «претенциозного» начала в литературе и искусстве , начиная ещё с античности . Как видим, в наше постиндустриальное и «постхристианское» время этот стиль вновь востребован и побуждает писателя прибегать к гротеску и сюрреализму.

Однако автор, увы, сознательно ограничивает свою богатую художественную палитру, свой огромный творческий диапазон, не желая создавать образы привлекательных (положительных) героев, презирая всё «человеческое, слишком человеческое» (выражение Фридриха Ницше) в нашей природе. Ибо считает эту природу несовершенной, заслуживающей преодоления и совершенствования - причём самым радикальным образом! Эта тенденция давно обозначилась в его сочинениях, и в новом романе сохраняется не только по инерции, но и в силу его неумолимой и последовательной идейно-концептуальной логики.

Ещё античные философы различали умопостигаемые явления и предметы, постигаемые только умом, доступные лишь интеллектуальному созерцанию. Гений Платона дал таковым наименование ноуменов , - в отличие от феноменов , объектов чувственного восприятия.

В интерпретации Эммануила Канта ноумен - недостижимая для человеческого опыта объективная реальность, синоним понятия «вещь в себе» - «Ding an sich» (точнее было бы перевести «вещь сама по себе»). Она обозначает вещь как таковую, независимо от нашего восприятия, и указывает на пределы человеческого познания, ограниченного миром явлений.

Именно в таком вот кантовском контексте можно воспринимать и легче понять потёмкинского героя как уникальную личность, которая проходит земную юдоль сама по себе , одинокая и единственная в своей индивидуальной неповторимости. Героический трагизм её бытия в том, что личность эта хочет свои идеи усвоить всему роду человеческому, сделать их «вещью для нас»; точнее сказать - сознанием для нас , всеобщим сознанием планетарного масштаба. В сознании же Потёмкина утопия и антиутопия сливаются в нечто неслиянно/нераздельное, то ли синтез, то ли симбиоз.

Безусловно, интересными и конструктивными представляются нам выдвинутые в романе различные идеи в области экологии и демографии. А идеи в области нанотехнологий просто сногсшибательны! В этом отношении писатель серьезно и далеко продвинулся и намного опередил современников. Радует умный и проницательный, полемически заостренный историософский анализ общей ситуации в эпоху глобализации, принципиально важные обобщения о значении религиозных конфликтов, использовании «религиозной карты» и активно-мобилизационной роли религиозной идеи в сфере политики. Математическая формула родственности производит сильное впечатление, кажется вполне убедительной. Захватывает воображение и кажется очень перспективной технология будущего, которая могла пригрезиться лишь основоположнику русского космизма Н.Ф. Фёдорову:

«Применение светового потока в зонде вместо механического острия иглы современных атомно-силовых микроскопов избавят от опасности механических повреждений исследуемых объектов сверхмалых размеров - фотонов, бозонов, лептонов и прочих. Эти исследования позволят создать аттометровый пинцет, способный перемещать элементарные частицы и конструировать Соло Моно. Мезон, глюон, гравитон, андрон, опять и опять, склеиваю их в атом, потом второй, третий, пятый… Получаю молекулу, вторую, пятую. После этого начинаю из молекул лепить клетку, одну, другую, десятую…»

Писатель чрезвычайно чутко улавливает, откуда и куда «дует ветер эпохи», выявляет, фиксирует и описывает тенденции и вектор развития современного, почти обезумевшего, мира - и это делает ему честь, как выдающемуся мыслителю.

Острые и животрепещущие идеи в романе дают много импульсов для полемики. Прежде всего, вызывает возражение протест против Бога, Который создал всё живое и человека как венец творения - по Своему образу и подобию - но в то же время сотворил гюрзу, тарантула, шакалов и им подобных существ, враждебных человеку. У писателя в этом аспекте вопиющая фигура умолчания - нет никакого упоминания, нет ни слова о супостате Творца, Его противнике - Диаволе…

С воодушевлением, с заразительным пафосом превозносит писатель идеи эволюции, но умалчивает о серьезных возражениях против ревнителей эволюционных воззрений со стороны современных религиозных ученых, сторонников креационизма (например, членов Папской Академии наук при Ватикане).

Слишком категорично звучит следующая фраза: «Тем, кто подчинил свое сознание религиозным доктринам, полезно знать: в их мозгах не остается места для истинной науки». Здесь писателю вполне резонно могут возразить выдающиеся ученые современности, глубоко верующие христиане - мусульмане - иудеи.

Представление о совести как «конструкции генов памяти добра и зла» кажется нам недопустимо упрощенным, хотя мысль о целесообразности «биологического изучения совести» в контексте общих умозрений героя (и автора) вполне органична. Но когда герой романа заявляет об этом неоднократно и подчеркивает, что ему «не до морали», что в его творческих экстраполяциях морали нет никакого места, то этот нигилизм невольно проецируется и на самого автора. О чём нам приходится сожалеть.

Не выдерживает критики, на мой взгляд, обличение веры в загробную жизнь, которая якобы «непоправимо затормозила» развитие человечества: «Самое дурацкое клише сознания - это, конечно, неистребимая вера в загробную жизнь. Придумали страшилку о вечной жизни в аду! Или примитивную обманку о ковровой дорожке в рай! Этим тысячелетним мифом гомо сапиенс непоправимо затормозил собственное развитие».

Как раз наоборот! Без религиозной веры само существование Человека разумного представляется невозможным. Здесь наши точки зрения диаметрально противоположны. У Вселенной уже есть Творец (и Хозяин) - это Бог, а не проектируемый героем Соло Моно, который при всей перспективности проекта является измышлением искушенного разума (хорошо, что на этот раз - не извращенного). В этой связи кажутся совсем не вздорными самооценки героя: «Я воспринимаю себя исключительно как создателя сверх-существа, которое абсолютно уникально для Вселенной. Не сумасшествие ли это, не паранойя ли?»

Очень аргументировано пишет Потёмкин о деградации сивомасковцев, жителей Сивой Маски, и какой здесь глубокий обобщающий подтекст! Деградация эта в наше время продолжается с невидимым размахом и должна неминуемо привести к полному краху, - предупреждает писатель. Но почему-то игнорирует предупреждения Церкви о конце мира, религиозные пророчества на этот счёт и эсхатологическую составляющую в богословских воззрениях мыслителей прошлого и настоящего. А если об этом и упоминает, то вскользь, с недопустимым пренебрежением, легкомысленно отмахиваясь: «Никакой агонии не предвидится и апокалипсических картин мир не станет лицезреть». Ой, ли?!

Нам очевидно, что в глубинах подсознания у Махоркина все же есть религиозно-мистические интуиции, ведь он вдохновляется, как завороженный, «гениальным предвидением» святителя Василия Великого: «Бог создал человека, чтобы человек стал Богом». В уста Махоркина писатель вкладывает в конце романа замечательные слова: «Ответ на вопрос, когда и почему человек начал творить, пока не найден. В этом процессе много мистического. Творчество - это таинство!»

«Мне казалось, что я единственный субъект среди землян» - в этой фразе передан солипсизм героя. Его гениальные идеи оказываются невостребованными, потому что слишком намного опередили свое время. Разговор Махоркина с предпринимателем Пенталкиным в заключительной части романа выписан Потёмкиным очень талантливо. Герою романа, несмотря на хорошо аргументированную речь и представленный им чертёж «Сборщика атомов», включающий технологический модуль и нанопинцет, не удаётся убедить Пенталкина в целесообразности финансирования своего уникального проекта. «Надежнее вкладывать труд и материальные ресурсы в строительство домов и производство щебня для дорожного покрытия» - отвечает он. «Не мечите бисер перед свиньями» (Мф. 6,7) - вспоминается евангельское изречение Христа.

Финал романа, повествующий о самоубийстве героя, написан на одном дыхании и очень впечатляющ; он поражает и огорчает, можно сказать, травмирует своим глубоким трагизмом - «на разрыв аорты» (выражение О.Мандельштама), несмотря на саркастический оттенок, который чудится в последней фразе: «Потом то же самое пробормотал себе под нос. Правда, тут же почувствовал, как в носу защекотало... После чего сознание Федора Махоркина погасло». Этому предшествует мгновенный перелом, происшедший в сознании героя, когда он, потерпев крах в своих лучших устремлениях, другими глазами взглянул на окружающую реальность, словно она изнанка жизни , а «давно известно, что изнанка жизни - это потусторонний, загробный мир».

Возникновение и прекращение жизни содержит в себе некую тайну, происходит не только по законам природы, которые наука успешно разгадывает и изучает, ставит себе на службу. Ведь сами эти законы имеют неведомое нам происхождение, и невозможно доказать, что они не установлены Высшим Началом.

Провозглашая приоритет безоглядного интеллектуализма, «буйство разума, раскладывающего по цезиевым ячейкам сверхмалые элементы в ювелирной кладке нового сверхсущества», Махоркин провозглашал, что ему не до морали, что её место в сознании должно быть крайне ограничено, что стремление создать Соло Моно срабатывает уже на уровне инстинкта.

Но без морали любая идея заведомо деструктивна, она не может воодушевить и увлечь за собой, и, безусловно, права мудрая поговорка: «без Бога не до порога».

Апология новой эры, поднимающей на планетарный щит биотехнологию, заставляет вспомнить предостережение Н.Ф. Реймерса в его знаменитом «Экологическом манифесте»: «Биотехнология - великое достижение. Но и она несет с собой массу угроз. Закон экологии гласит: уничтожая вредное, мы вызываем к жизни иное, быть может, не менее вредоносное; порождая новое, мы вытесняем старое, возможно, более нужное всем нам. Это старое может быть и генетическим наследием предков, т.е. тем, что только и дает нам способность жить».

Оставаясь идейным оппонентом Александра Потёмкина в вопросах религии, от души приветствую рождение его нового романа. По богатству и значительности идей, по их разнообразию и продуктивности «Соло Моно» заслуживает олимпийских лавров, являя собой пример настоящего творческого подвижничества. Есть все основания полагать, что выход в свет этого удивительного произведения явится резонансным событием - и не только в литературе (так рождаются шедевры), но и в социально-общественной жизни (так рождаются теории и идеологии, утопии и манифесты).

Валентин Никитин, д-р философии, акад. РАЕН,
член Союза писателей России и Союза писателей Грузии

См.: «Человек отменяется» или “Advocatus diaboli”. О новом романе Александра Потемкина. - «Форум». Международный журнал. № I-II. 2007. С. 227-232.

Н.Ф. Реймер. Надежды на выживание человечества: Концептуальная экология. М.,“Россия Молодая”, 1992.

Главный герой романа Александра Потёмкина, представляемого студией «Ардис», – Фёдор Михайлович Махоркин, социальный аутсайдер и провинциальный гений, убежден в том, что современный человек исчерпал себя и ему на смену должен прийти новый вид – Соло Моно. Он будет обладать совершенными физическими данными, повышенным интеллектом и сможет решать научные и духовные сверхзадачи, недоступные нынешним людям. Махоркин – не просто мыслитель, он владеет уникальной технологией по созданию сверхчеловека. Чтобы реализовать свой план, герой отправляется в путешествие по России.

Если уровень вашего HIC, higher intelligence consciousness, или «эйч ай си», в переводе с английского «высшее выражение сознания», меньше чем 100, пожалуйста, не приобретайте эту книгу – вряд ли вы получите удовольствие от её чтения.

В ней не рассматриваются вопросы любви и ненависти, а также отсутствуют криминальные истории и детективные сюжеты.

Но не спешите выбрасывать книгу в мусорное ведро. Это сочинение может стать для вас пригласительным билетом на сеанс осознанного путешествия по граням внутреннего мира параноидального мыслителя. Возможно, вы откроете для себя новые идеи и убедитесь в торжестве бессмертного разума!

Слушайте онлайн полную версию аудиокниги «Соло Моно.. Скачивайте приложения для iOS или Android и слушайте «Соло Моно. Путешествие сознания пораженца» где угодно даже без интернета.