Николай михайлович г. Великий князь Николай Михайлович

Из истории: Николай Михайлович Нолинский (Скрябин) — советский композитор родился 24 апреля (6 мая) 1886 года в слободе Кукарка Нолинского уезда Вятской губернии.. ныне город Советск Кировской области. Скончался в Москве 20 июня 1966 года. В 1910 окончил юридический ф-т Казанского университета. Учился на регентских курсах при Казанском музыкальном училище РМО (класс скрипки; гармонию изучал у Р. Гуммерта). Сочинения: симфония (1941); марш для духового оркестра; для оркестра народных инструментов — симфония «Моя родина» (1948), фантазия, увертюры и др.; 9 струн. квартетов; хоры a cappella, песни и романсы на слова русских и советских поэтов; музыка к спектаклям драматического театра. Из откровений его брата Вячеслава Михайловича Молотова (Скрябина). — Обидели нашего товарища, — сказал мне В.И. Мурадели, возглавлявший Союз композиторов Москвы, где работал и я. Зовут обиженного — Николай Михайлович Нолинский.

Нолинский — это псевдоним. На самом деле он — Скрябин, как и Вячеслав Михайлович Молотов. Нолинский и Молотов — родные братья. И в этом суть вопроса. Когда Молотов угодил в «антипартийную группу» и Хрущев отстранил его от всех дел, беда обрушилось и на нашего композитора Нолинского. Его совершенно перестали исполнять в филармонии и на радио. Ни Хренников, ни я, — сокрушался Мурадели, — сделать ничего не могли. Директиву тогда спустили сверху. Сына Нолинского — Николая Самарина отозвали с дипломатической службы. Он оказался безработным… Короче — разгром семьи, связанной с Молотовым… А теперь, — подчеркнул В.И. Мурадели, — когда Леонид Ильич Брежнев исправляет ошибки Хрущева, «наломавшего дров», важно помочь Нолинскому восстановить его права. Мне сказали, — продолжал Мурадели, — что к 80-летию Николая Михайловича Нолинского Всесоюзному радио рекомендовано сделать концерт из произведений юбиляра, а сценарий концерта с подробными пояснениями о музыке предложено подготовить нам, в Союзе композиторов. Я поручаю это тебе, Владимир. Действовать надо незамедлительно. Созвонись с сыном Нолинского сегодня же. Юбилей — на носу!

Сын Нолинского — Николай Самарин, даровитый журналист и переводчик, интересный собеседник, ввел меня в курс дела, дал мне ноты и записи отца. И вот — я рядом с братом Молотова в его московской квартире на Хохловском переулке. Николай Михайлович тяжело болен. Он сидит в кресле и сбивчиво, глотая таблетки, останавливаясь через каждые два слова, рассказывает: — Раньше, когда Молотов был у власти, все мои коллеги — композиторы, известные исполнители (даже сам Сергей Яковлевич Лемешев) здоровались со мной за версту, охотно пели, играли мои произведения. Думали, что я на получение сталинских премий влияю? Смешно… Грустно… Никто и не подозревал, что мы с Вячеславом Михайловичем Молотовым годами не видимся. Он где-то там, в облаках, у Сталина, а я здесь, у Хренникова, по земле грешной ползаю. Когда-то, в юности мы с братом были вроде бы близки. Жили под одной крышей. В Вятке. У нас был свой семейный квартет. Струнный. Квартет четырех братьев! Вячеслав Михайлович был у нас альтистом. Переиграли мы, чуть ли не все квартеты Гайдна, Бетховена. Может, потому и сам я квартеты все время пишу. К тому же, увлекся живописью, рисовал запоем. Вятские леса рисовал. Видите? Все стены увешаны моими пейзажами. Да и в музыке у меня пейзажи. В песнях — тоже. На слова сына, Николая Самарина… Здоровье вот подводит. Я дал себе слово, что до юбилея своего и квартет еще напишу…

Слушая Николая Михайловича, я проникался к нему глубокой симпатией. Его музыка действительно была живописна, напоминала Римского-Корсакова, чем-то Чайковского, было в ней, порой, много детской наивности…

— Вы не можете себе представить, как отец вдохновлен предстоящей передачей по радио! — сказал мне Н. Самарин.

— Чем ближе юбилей, тем больше волнения.

Самарин звонил каждый день.

— Отец очень хочет видеть Вас, Володя, на своем юбилее. Двадцать второго июня. Придете?

Я обещал, что приду. Двадцать первого июня рано утром раздался звонок и рыдающий, потрясенный Николай Самарин едва произнес в трубку: «Володя! Папа… Мой… папа… умер».

…На похороны брата приехал Молотов, с женой и дочерью. Доброе лицо П.С. Жемчужиной — жены Молотова — напоминало мне родную тетю. А сам Вячеслав Михайлович, с детства знакомый по портретам, словно сошел со стены и стал реальностью. Невероятно! И до чего же он, Молотов, похож на Николая Михайловича! Отличает его только… пенсне…

Я поймал себя на том, что общение со стариком Нолинским, пусть и недолгое, оставило глубокий след, и теперь я невольно хотел перенести тональность симпатии на брата композитора… Во время погребения Нолинского убивались от горя два его сына. В полном смысле слова убивались. И вокруг плакали все. Мужчины тоже. Кроме… Молотова. Выучка «твердого искровца?» Он выглядел как изваяние. На челе — окаменелость. О брате сухо сказал одну лишь традиционную фразу: «Пусть земля ему будет пухом». Молотов как бы подтвердил: «Если выставить в музее плачущего большевика, целый день в музее торчали б ротозеи…» Железный человек, Вячеслав Михайлович. Железный…

Вместо юбилея 22 июня 1966 года в квартире Нолинского отмечали поминки. За столом верховодил Вано Ильич Мурадели.

— Я поднимаю бокал, — сказал он в привычном для себя стиле, — за триумфальное шествие музыки Нолинского! — Мы, советские люди, нуждаемся в такой музыке! И она заслуживает не меньшего распространения, чем музыка Шостаковича! У родственников покойного эти слова вызвали бурное одобрение. Но Молотов, казалось, совершенно не реагировал на сказанное. Однако, во время перерыва, «между горячим и сладким», когда гости разбрелись по квартире, Вячеслав Михайлович, обращаясь к Мурадели, разразился тирадой:

— У Нолинского есть одно преимущество по сравнению с Шостаковичем: он понятен народу. А Шостакович не очень. Талантлив? Да. Интересен? Для элиты. Я бы и сам, — продолжал Молотов, с удовольствием играл бы квартеты Шостаковича. Но народ здесь не причем…

Вано Ильич явно испытывал чувство неловкости оттого, что говорил Молотов. Тем более что это слышали и Г. Владимиров, помощник Мурадели, и деятель Музфонда СССР И. Пахомов, слышал это и я. С энтузиазмом прирожденного тамады Мурадели произнес:

— У нас на Кавказе, в Гори, где я рос, было поверие: если тебя знают горийцы-менгрелы, если ты популярен среди своих собратьев, тебе можно простить все! Все простить!! Наш Шостакович — в зените славы! И что бы мы ни говорили… — Шостаковичу создаем славу мы сами, — осадил вдруг композитора дипломат, популярный не только у горийцев-менгрелов. Так что о славе Шостаковича говорить не будем.

Покрасневший от смущения Вано Ильич хотел уже, наверное, «попросить тайм-аут». И желая вовлечь в разговор кого-то еще, тут же разыграл сценку: «А что скажет сам Владимир Ильич? Он ведь представляет у нас советское музыкознание!»

Я начал было высказываться на тему о том, что каждому слушателю необходимо приобрести «эстетический багаж», прежде чем общаться с искусством Шостаковича. И в качестве образцового примера привел В.М. Молотова, который в домашнем квартете переиграл западную классику… — Есть конкретный вопрос, — остановил меня Молотов. Любая картина Нолинского подобна народной песне. А как обстоит дело с народными песнями у Шостаковича?

Мурадели не дал мне ответить. И с азартом стал убеждать Молотова:

— Вся симфония «1905 год» — на цитатах русских революционных песен! В Финале там с огромной зажигательной силой звучит «Варшавянка»! Когда слушаю, мне хочется выбежать на улицу с красным знаменем!

Пафос Мурадели снова оказался напрасным.

— Это специальная задача, — возразил Молотов. 1905 год — одно, а наше время — совсем другое. Где же народные песни в обрисовке нашего времени? Где наши уличные песни?

— Восьмой квартет Шостаковича, — сказал я как можно сдержаннее, — не 1905 год, но там тоже есть народная песня «Замучен тяжелой неволей».

— Вот именно! — воскликнул Молотов, и его статичная фигура вдруг оживилась. Замучен тяжелой неволей — это содержание всех симфоний Шостаковича, всей его музыки! Непонятно только, кто замучен и кем замучен? (Молотов акцентировал «кто» и «кем»).

— Во времена «культа личности», — осмелился я заметить, — оказался замученным невинный Всеволод Эмильевич Мейерхольд — друг Шостаковича. Талантливейший режиссер!

— Когда строится новое общество, вполне естественно, что пострадать может тот, кто новое общество недостаточно понимает. И Ваш «невинный» режиссер — тоже. Великие свершения требуют жертв. Это неоспоримо. А держать камень за пазухой — удел недоброжелателей. «Замучен тяжелой неволей» у Шостаковича — обвинение. Тяжкое обвинение. Против кого? Приходится гадать! Вот народ и не хочет слушать Шостаковича. Так что с песнями наших улиц не получается. Молотов говорил тоном генерального прокурора, не терпящим возражений. В его тембре было столько жесткости, столько «наступательных интонаций», что мне стало как-то совсем уж не по себе. Мурадели, видимо, тоже почувствовал что-то не то, но, собрав силы, улыбнулся. И показывая мне, музыковеду, как нужно защищать честь композиторского цеха, заметил:

— В Трио памяти Соллертинского звучит еврейская мелодия, взятая с улицы. Эта тема…

— Еврейское не обязаны понимать все, — прервал композитора Молотов. Всему есть свое время и место.

Эти слова дипломата меня буквально ранили. Но, стараясь держать себя в руках, я «спокойно» сказал:

— Сегодня 22 июня. Ровно 25 лет назад, Вячеслав Михайлович, я со своим братом Гришей слушал Ваше выступление по радио, где Вы сообщали о вероломном нападении гитлеровской Германии: «Наше дело Правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». Трио Шостаковича, о котором упомянул Вано Ильич — словно о моих погибших, растерзанных родственниках. Это — тоже цена Победы. И в еврейском «танце смерти» Шостаковича…

— Гитлер хотел ликвидировать не только евреев, — срезал меня Молотов, — но и цыган и славян. У него была большая программа. Тон, которым говорилось о «большой программе» обескураживал бесчувственностью. Я осекся… Но Мурадели не сдавался. Как ему казалось, он нашел «убийственный аргумент» в пользу Шостаковича:

— Вы знаете, Вячеслав Михайлович, какая современная и подлинно народная цитата есть у Шостаковича, вернее ставшая народной?

— Какая же? — беззвучно спросил Молотов. И глаза его совсем потухли.

— Это народное изречение из Вашего выступления, Вячеслав Михайлович: «В наш век все дороги ведут к коммунизму!»

— «Песня мира» на стихи Долматовского, — невозмутимо констатировал Молотов. Там моя фраза — на периферии. Там главное — общий лозунг «Мир победит войну!» И разве это песня улицы? Песня улицы, как уже сказали, должна зажигать, а у Шостаковича много повествовательного. Так что с песнями улицы не получается. А вот «замучен тяжелой неволей» — это сильно. Но кому это нужно? Голая правда еще не реализм. Голую правду надо корректировать. В нужном обществу направлении…

Тягостную паузу нарушил Вано Ильич, нарочито растянув (словно бы нараспев) стандартный постулат советской эстетики: «Ко-нечно, сма-ковать трагедию не сле-ду-ет!» А потом, продолжая «разряжать атмосферу», вдруг театрально «смодулировал» на меня: «Верно я говорю, Владимир Ильич? Насчет того, что не следует смаковать трагедию, верно я говорю?» В голосе Вано Ильича сквозила ирония. Уловив эту тональность, Молотов мгновенно снял ее:

— Не стоит шутить насчет трагедии. Мы ведь говорим только о музыке. Какой она должна быть? В Постановлении ЦК все сказано.

На этот раз слова Молотова сильно обожгли Вано Ильича, по-своему тоже немало пережившего от публикации злобного партийного документа «Об опере Мурадели».

— Расставим точки над i, — металлически проскрипел голос Вано Ильича. Если иметь в виду Постановление ЦК 48 года о музыке, то оно ведь было пересмотрено.

— Не все, что пересмотрено — истинно, — отрезал в своем стиле Молотов. Сталин знал, что он делает!

— Но ведь Сталин арестовал Полину Самуиловну, Вашу жену! — почти закричал я. — Полина Самуиловна делала ошибки! Она наслушалась Голду Меир, — спокойно ответил Молотов.

— С послом Израиля надо было быть осторожнее. …Пожалуйте к столу! К столу, — повторил женский голос. «Спасительный» голос! Разговор за чаем уже не клеился. Мурадели потерял «тонус». И все молчали. Продолжая смотреть на Молотова, я думал о том, что теперь совсем иначе воспринимаю его. Любопытство напрочь исчезло. Я видел перед собой верного соратника Сталина, ничуть не изменявшего принципам тоталитаризма. Я видел и говорил с одним из тех страшнейших людей столетия, которых Евтушенко назвал «наследниками Сталина». Но ведь с этими людьми продолжалась жизнь Шостаковича! С этими! Никто иной, как Молотов приказал создать «комиссию по изучению возможности возобновления постановки оперы Шостаковича «Катерина Измайлова». И мы ведь знали, что комиссия, поощряемая шефом, вынесла отрицательное решение, и обосновала это тем, что статья «Правды» «Сумбур вместо музыки» вовсе не потеряла своей актуальности. Статью никто не отменял! И кто же мог отменить ее, если у руля продолжали стоять «наследники Сталина»? Даже то немногое, что было пересмотрено новым временем, «наследниками Сталина» возвращалось вспять.

Не все, что пересмотрено — истинно.

Голую правду надо корректировать.

Еврейское не обязаны понимать все.

Народ не хочет слушать Шостаковича.

Право же, легко предположить, что Шостакович явно досаждал «семейному альтисту». В том числе и еврейскими «флюидами». Чисто музыкальными. » Переваривал» ли их Министр Иностранных дел? Ведь если с раздражением говорилось, что еврейское не обязаны понимать все, то, надо думать, не только музыка, но и речь окружающая должна быть очищена от инородных примесей. Хорошо еще, что Полина Семеновна Жемчужина говорила по-русски без откровенно еврейского налета, лишь слегка выдавая свое генетическое «я». Кричащий парадокс, однако, в том, что мириться с еврейками, встречавшимися на пути, член советского Правительства никак не хотел.

Когда-то моя консерваторская соученица — Ата Лахути, дочь известного таджикского поэта Абулькасима Лахути — бывшего иранского революционера-коммуниста (одно время горячо поддержанного и даже обласканного Сталиным) рассказывала мне, что Молотов пытался убедить ее отца разойтись с матерью: «Зачем Вам жена еврейка? Мы найдем Вам подходящую пару…» И это советовал человек, сам женатый на еврейской женщине. Впрочем, когда Сталин сообщил Молотову о том, что его супруга уличена в политической неблагонадежности, Вячеслав Михайлович сей же момент позвонил Жемчужиной с требованием немедленно расторгнуть брак. Вот вам — свидетельство холопской верноподданности интеллектуала, а заодно и наглядный урок неукоснительного следования так называемым интернациональным принципам партии. Какой? Фашистов? Сталинских коммунистов?

Мой коллега — музыковед Лев Васильевич Данилевич, одно время возглавлявший Комиссию музыкальной критики Союза Композиторов СССР, а до того работавший крупным начальником во Всесоюзном Радио, свидетельствовал: «О встрече Молотова с Риббентропом наше радио передавало с большим пафосом (чрезвычайное событие!), но после внеочередного и срочного информационного сообщения график обычных радиопередач был восстановлен, и милая дикторша лирически произнесла: «Передаем русские романсы. — «Ворон к ворону летит». Вы бы видели как этот факт, сблизивший Молотова-Риббентропа, с неожиданным комментарием «ворон к ворону летит» развеселил Шостаковича. Он потирал руки от удовольствия…»

Разумеется, Дмитрий Дмитриевич лично бывавший на приемах в апартаментах «ворона», хорошо знал во что обходится ему карканье Второго лица в государстве. И смена эпох — от Сталина к Хрущеву, а затем и к Брежневу мало изменила портрет «верного сына партии», — ультра-интеллектуала, исполнявшего музыкальную классику!

Я вспомнил: ведь и Гитлер, по свидетельству очевидцев, сносно играл на рояле Увертюру к «Мейстерзингерам» Вагнера. И Гитлер писал картины (в молодости — художник). «Наследник Сталина», рядом с которым я находился несколько часов, сам был готов играть квартеты Шостаковича, но тоталитарная сущность «наследника» подсказывала ему, что музыка Шостаковича говорила неоткорректированную, чистую правду о нашем времени. Правду, которую, согласно чутью «правдоискателей — реалистов » нельзя было оставлять даже в архивах! И не потому ли «наследники Сталина» архивы испепелили?

…Хорошая и чуткая еврейская жена, отбывшая срок в сталинских казематах. Интеллигентнейший брат — трогательный и честный композитор. Талантливая дочь… Интересный журналист — племянник. Эти люди были рядом с Молотовым. Но изменили ли они что-нибудь в его облике?

…Именитый английский историк Алан Буллок в своей книге «Гитлер и Сталин» сообщает читателям, что В.М. Молотов (Скрябин) имел прямое отношение к Великому русскому композитору Александру Николаевичу Скрябину. Молотов, согласно Буллоку, — племянник Скрябина. А ведь родная дочь Великого композитора России (жена французского публициста*)) во время гитлеровской оккупации стала активной участницей Французского Сопротивления и, рискуя жизнью, спасала евреев, тайно переправляя их в нейтральную и тихую Швейцарию. В бою дочь А.Н. Скрябина — Ариадна была убита фашистами. И посмертно награждена высшим орденом Франции.

Знал ли об этом Министр Иностранных дел СССР? Не зазорно, наверное, было бы поинтересоваться этими фактами, даже если б Вячеслав Михайлович и не был бы родственником погибшей героини: все-таки (на худой-то конец) — речь о подвиге бывшей соотечественницы и однофамилицы, дочери гениального музыканта, чьим именем вечно будет гордиться Россия! А что Молотов? Никто и ничто не могло противостоять закваске сталинского соратника… Необратимость психологии, воспитанной тоталитаризмом…

Прошлое в людях до конца не исчезает. Потому-то и водил сорок лет по пустыне свой измученный народ Моисей, народ, не желавший полностью расстаться, навсегда порвать с египетским рабством. На Землю обетованную могли войти лишь следующие поколения — те, кто не жил в плену, чей дух был свободен. В каком-то смысле и эта мудрость оплодотворяла творческую фантазию Шостаковича. Несчастных «приверженцев» рабства он не столько ненавидел, сколько жалел. Сочувствие выражал и тем, кто по иронии судьбы был родственником «рабовладельцев». В союзе композиторов я слышал от многих, что Нолинского Шостакович пытался защитить в период «опалы Молотова». Изучал ли Шостакович Библию? Скорее стихийно следовал законам этики и морали, провозглашенным Книгой книг…

<= песни Николая Михайловича Нолинского (Скрябина) можно прослушать здесь.

Материал подготовила Е. Ершова.

Н.Обухова Ночь темна/N.Obukhova N.Nolinsky Romance

На фото: Николай Михайлович Нолинский (Скрябин) — советский композитор. Николай Михайлович родной брат Вячеслава Михайловича Молотова (Скрябина).

Александр I и тайна Федора Козьмича Кудряшов Константин Васильевич

Великий князь Николай Михайлович. Легенда о кончине императора Александра I в Сибири в образе старца Федора Козьмича

В такой стране, как Россия, уже с древних времен народ часто поддавался самым нелепым слухам, невероятным сказаниям и имел склонность придавать веру всему сверхъестественному. Стоит только вспомнить появление самозванцев во время Бориса Годунова, известного Лжедмитрия I в Москве и Лжедмитрия II в Тушине; Стеньки Разина - в царствование Алексея Михайловича, наконец, Емельяна Пугачева - при Екатерине II, чтобы убедиться в расположении народных масс верить самым грубым проявлениям фантазии смелых авантюристов. Этому обычно способствовала внезапная кончина наследника престола, или самого монарха, как это было при убийстве царевича Дмитрия, казни Алексея Петровича и насильственной смерти Петра III.

Когда 19 ноября 1825 года скончался в Таганроге император Александр I, после кратковременной болезни, толки о том, что государь удалился в неведомый монастырь, тотчас же распространилась в народе; слухи эти ходили и по Москве, о чем свидетельствуют разные современники, как, например, братья Булгаковы и другие. Тогдашним двигателям революционного движения в России, то есть будущим декабристам, распространение такого рода слухов и толков было на руку для поддержания смуты в низших классах народа, и конец двадцатых годов, то есть начало царствования императора Николая I, можно считать временем, когда легендарные сказания не только об Александре I, но и об императрице Елизавете Алексеевне достигали наибольшей интенсивности. Потом, в последующие годы, все это замолкло, и никто больше не интересовался легендой об исчезновении императора Александра I.

В конце 60-х годов, кажется в 1866 году, появился в Петербурге купец из Томска, Хромов, который будто бы привез какие-то бумаги императору Александру II от скончавшегося благочестивого старца Федора Козьмича, жившего в доме, принадлежавшем Хромову. Говорили, что у Хромова бумаги взяли, его засадили временно в Петропавловскую крепость, а потом отпустили, разрешив ехать обратно в Томск, но при условии держать язык за зубами. При самой тщательной проверке оказалось, что в списках лиц, когда-либо сидевших в Петропавловской крепости, никакого Хромова не было; что в делах Третьего отделения не осталось никаких следов ни о Хромове, ни о переданных бумагах; наконец, по наведенным справкам у потомков Хромова, ничего подобного не подтвердилось, кроме самого факта поездки его в Петербург. В начале царствования императора Александра III купец Хромов снова был в Петербурге, обращался с прошениями к их величествам и привозил какие-то вещицы, будто бы принадлежавшие старцу Федору Козьмичу, которые передал или переслал императору. Факт приезда Хромова в Петербург верен, подачи прошений - тоже, но о вещах опять выдумано, просто к прошению была приложена фотографическая карточка старца Федора Козьмича.

Наконец, в 1897 и 1898 годах появились в печати четыре тома «Истории царствования императора Александра I» Н. К. Шильдера, где рассказана подробно вся легенда о Федоре Козьмиче и сделаны прозрачные намеки на то, что сам автор вполне допускает невероятную легенду. Привожу для наглядности заключительные слова Н. К. Шильдера в IV томе: «Если бы фантастические догадки и народные предания могли быть основаны на положительных данных и перенесены на реальную почву, то установленная этим путем действительность оставила бы за собою самые смелые поэтические вымыслы; во всяком случае, подобная жизнь могла бы послужить канвой для неподражаемой драмы, с потрясающим эпилогом, основным мотивом которой служило бы искупление. В этом новом образе, созданном народным творчеством, император Александр Павлович, этот «сфинкс, не разгаданный до гроба», без сомнения, представился бы самым трагическим лицом русской истории, и его тернистый жизненный путь устлали бы небывалым загробным апофеозом, осененным лучами святости».

На такого рода заключение к обширному и серьезному труду, каково историческое исследование Шильдера, - комментарии излишни. Я лично коротко знал и глубоко уважал Николая Карловича Шильдера, я убежден в полной чистосердечности его воззрений, но мне всегда казалось непонятным, каким образом в серьезной исторической работе можно увлечься до того, чтобы закончить свой капитальный труд вышеприведенными словами, которые только могут поддерживать сомнения и смущать образованную публику. В подтверждение того, что мое мнение не голословно, укажу на появление целого ряда брошюр и книжонок на тему о сибирском старце, появившихся в период от 1891 по 1901 год, как в России, так и в Сибири. Занявшись с того же времени этим загадочным вопросом, мне пришлось убедиться не раз на местах моих исследований, что может сделать, с одной стороны, полное невежество, а с другой - слепой страх перед какой-то ответственностью. Оказывается, что появление брошюр о сибирском старце Федоре Козьмиче обратило на себя внимание обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева, который навел панику на духовенство, особенно черное, вероятно, вследствие ряда грозных секретных циркуляров. Так, в одном из монастырей, недалеко от Пскова, ко мне явился монах, обещая показать что-то интересное, если я его не выдам обер-прокурору Синода. Что же оказалось? У него хранился портрет Федора Козьмича, во весь рост, масляными красками, точная копия известной фотографии, и этот портрет был спрятан в каком-то чулане! Другой раз один из архиереев в Новгороде мне лично рассказал некоторые эпизоды из своей жизни, в связи с легендой о старце, но просил меня его не выдавать во избежание неприятностей с высшим своим начальством. Архиерей этот впоследствии скончался в сане митрополита.

Мне помогал в моих исследованиях по вопросу о Федоре Козьмиче один молодой человек, Николай Аполлонович Лашков, бывший чиновник особых поручений при новгородском губернаторе, графе Медеме. Лашкова я дважды посылал на мои средства в Сибирь, где на местах он сделал самые подробные справки и составил весьма интересный доклад обо всех сказаниях, толках, рассказах, анекдотах о старце Федоре Козьмиче, слышанных им во время его путешествия. Кроме того, Лашков посетил по моему поручению массу монастырей в различных местностях России для выяснения того же вопроса. Им было встречено немало затруднений, и главным образом от духовенства, которое не то не доверяло его полномочиям, мною данным, не то опасалось для себя неприятностей при осмотрах им разнородных архивов, особенно монастырских.

Что же известно до сих пор о старце Федоре Козьмиче? Что достоверно? Что нужно отбросить в область легенд?

Старец появился в Сибири в 1837 году, жил в различных местах, ведя всюду отшельническую жизнь, пользуясь всеобщим уважением окрестного населения и никому не обнаруживая своей личности. Его не раз навещали духовные лица, местные архиереи и случайные путешественники, особенно после его окончательного переселения в Томск.

В 1859 году, по приглашению томского купца Семена Феофановича Хромова, старец Федор Козьмич перебрался к нему на жительство, имея отдельную, скромную келью, где он и скончался 20 января 1864 года, в глубокой старости. В ограде Томского Алексеевского монастыря была видна еще недавно могила старца, совсем скромная, с обыкновенным крестом, на котором сделана следующая надпись: «Здесь погребено тело Великаго Благословеннаго старца, Федора Козьмича, скончавшагося в Томске 20 января 1864 года». Могила пользуется большим почетом у набожных слоев общества города Томска, она также уже многие годы посещается и путешественниками. Из известных лиц могилу эту посетили ныне благополучно царствующий государь, будучи еще наследником, во время своей поездки по Сибири, а раньше этого великий князь Алексей Александрович и член Государственного совета Галкин-Враской, который возобновил могилу старца, устроив на ней род часовни.

Кроме покойного Н. К. Шильдера, который упомянул (в IV т. своего труда) о рассказе двух сосланных придворных служителей, якобы признавших в лице старца государя Александра Павловича, тот же эпизод встречается в брошюрах о Федоре Козьмиче с другими еще, тому подобными, сообщениями; о сходстве старца с императором Александром I Шильдер, впрочем, и сам говорит (стр. 447, т. IV):

«Лицо старца напоминает несколько черты императора Александра Павловича».

Конечно, такого рода заметки, как в брошюрах о Федоре Козьмиче, так и в истории Александра I Шильдера, должны оставлять впечатление, но однако все это только поэтические отблески легенды, весьма заманчивой, но не имеющей под собой никакой почвы. Так, например, в числе вещей, оставшихся в келье старца, находится икона «Почаевской Божьей Матери в чудесах» с инициалами «А», еле заметными, но которым придавалось особое значение; самая же икона очень попорчена, части ее недостает, и, очевидно, она подверглась порче от времени. Из вещей старца остались в келье: суконный черный кафтан, деревянный посох, чулки из овечьей шерсти, кожаные туфли, две пары рукавиц из черной замши и черный шерстяной пояс с железной пряжкой. Все остальное в келье новейшего происхождения, особенно масса икон, пожертвованных различными лицами, а также два портрета императора Александра I, один в коронационном облачении, купленный Хромовым в Петербурге, на Апраксином рынке, а другой, меньшей величины, копия с портрета Доу, неизвестно кем здесь же, в келье, повешенный.

Купец Хромов знал, конечно, что творил, поместив такого рода портрет в келье старца после своей известной поездки в Петербург, а его наследники рады были бы так или иначе заинтриговать публику и делали даже негласные предложения о приобретении высокопоставленными лицами кельи Федора Козьмича. Может быть, заслуживают некоторого внимания следующие рукописные остатки от старца: 1) два листочка в виде ленты, на которых (с обеих сторон) имеются отдельные слова, обрывки изречений, буквы, цифры и 1837 год с числом 26 марта, будто бы написанная самим Федором Козьмичом, что вполне возможно; 2) конверт с надписью: «Милостивому государю Семиону Феофановичу Хромову от Феодора Козьмича» и 3) копия с оставленной записки старца Федора Козьмича от 2 июня 1849 года. Все эти три документа, вероятно, находятся еще и теперь у наследников Хромова и были в оригиналах предоставлены в мое распоряжение; с них были сняты увеличительные фотографии, находящиеся у меня, а оригиналы с благодарностью отправлены обратно в Томск. Первый из трех документов именуется «тайной» Федора Козьмича. Несмотря на самые тщательные розыски ключа к этой записке, до сих пор не удалось еще никому разгадать эту «тайну» или дешифровать текст. Что касается конверта, где ясно и твердым почерком написано: «от Федора Козьмича», то он был передан специалистам по разбору почерков; все имеющиеся на конверте буквы в отдельности увеличены и сравнены с другим конвертом, написанным рукой императора Александра I, но всеми экспертами единогласно было признано, что не имеется ни малейшего сходства, как в общем характере, так и в отдельных буквах, между обоими почерками. Третья же записка представляет собой набор изречений из Священного Писания, и трудно догадаться, по какому поводу она была написана. Так как эта записка - копия, а не подлинник, то она имеет наименьшее значение.

Этими скудными данными исчерпывается почти все то, что удалось собрать нам по поводу сибирского старца. Материал, к сожалению, небольшой и не дающий никаких положительных данных для выяснения его личности.

Обратимся теперь к событиям, происходившим в ноябре 1825 года в Таганроге. Император Александр Павлович заболел 4 ноября в Мариуполе, возвращаясь из поездки по Крыму, но еще до этого, а именно в Бахчисарае, он почувствовал первые приступы злокачественной лихорадки. На другой день, 5 числа, государь прибыл в Таганрог и слег в постель. Бывший при особе государя генерал-адъютант князь Петр Михайлович Волконский вел подробный журнал о ходе болезни монарха, начатый 5 ноября. Этот журнал напечатан целиком у Шильдера. Сопровождавшие его величество медики Виллие и Тарасов также оставили подробные отчеты о болезни государя. На записки врача Тарасова неоднократно ссылается Шильдер в своей истории. Когда 19 ноября Александр I скончался в Таганроге, было сделано вскрытие его тела, которое было набальзамировано. Протокол вскрытия тела подписан девятью врачами, а именно: лейб-медиком баронетом Виллие, лейб-медиком Стофрегеном, докторами: Рейнгольдом, Тарасовым, Добертом, Лакиером, лекарями: Яковлевым, Васильевым и Александровичем. Скрепил протокол генерал-адъютант Александр Иванович Чернышев в следующих выражениях: «Видел описанные медиками признаки и при вскрытии тела его императорскаго величества государя императора Александра Павловича находился. Генерал-адъютант Чернышев». Кроме того, был сделан французский перевод этого акта. Все эти данные напечатаны у Шильдера, и если я упомянул о них, то только потому, что покойный наш историк придавал особое значение этим мелочам. Так, например, акт о кончине государя подписан двумя генерал-адъютантами, бароном Дибичем и князем П. М. Волконским, и двумя врачами, Виллие и Стофрегеном, а вышеприведенный протокол о вскрытии тела скреплен лишь генерал-адъютантом А. И. Чернышевым. Шильдер обращал особое внимание на эту разницу в количестве подписей, удивляясь, отчего протокол о вскрытии тела подписан только Чернышевым. Смею думать, что это была простая случайность, не имевшая никакого значения. Подробности о болезни и кончине Александра Павловича можно еще встретить в ряде писаний различных личностей, находившихся в то время в Таганроге, а именно: в письмах Дибича к Константину Павловичу, Соломки к Михайловскому-Данилевскому, камер-фрейлины Валуевой и княгини Софьи Григорьевны Волконской к вдовствующей императрице Марии Федоровне; сюда принадлежат также сведения, полученные со слов камердинера Федорова и кучера Ильи: «Выехав из Петербурга очень рано, так, что только солнце стало показываться на горизонте, и проехав заставу, государь приказал остановиться экипажу и сам поднялся в коляске на ноги, с четверть часа изволил стоять и смотреть на столицу свою во все стороны, и, как сердце предвещало, в последний раз. Здесь же, с 1 сентября по 1 ноября, видна была комета темная, лучи коей простирались вверх на большое пространство, потом заметили, что она летала, и лучи коей простирались к западу; к тому еще в одну ночь в октябре, пополуночи во 2 часу, многие жители Таганрога видели над дворцом две звезды следующим порядком: сначала они были одна от другой в дальнем расстоянии, потом соединились, и опять до трех раз расходились, после сего из одной звезды сделался голубь, сел на вторую звезду, и через короткое время упал, и стало его не видно. Засим и вторая звезда постепенно исчезла. - О комете государь спросил кучера своего Илию: «Видел ли ты комету?» - «Видел, государь», - отвечал он. «Знаешь, что она предвещает?» - «Бедствие и горесть». Потом, помолчав, государь изволил заключить: «Так Богу угодно». Накануне отъезда его величества в гибельный Крым, государь изволил писать собственноручное письмо к родительнице. Это было пополудни в 4-м часу, в сие время нашла туча и сделалось очень темно. Государь приказал подать камердинеру свечки; между тем, как небо прояснилось, сделалось по-прежнему светло и солнце, камердинер осмелился подойти и доложить: Не прикажете ли, ваше величество, свечи принять? Государь спросил: «Для чего?» - «Для того, государь, что по-русски со свечами днем писать не хорошо». - «Разве в этом что заключается? Скажи правду, верно ты думаешь сказать, что, видев с улицы свечи, подумают, что здесь покойник?» - «Так, государь, по замечанию русских». - «Ну, когда так, - сказал государь, - то возьми свечи». На другой день, то есть 20 октября, любезнейший наш монарх изволил выехать в Крым, не ездить туда упрашивали государыня и князь Волконский, но государь дал слово графу Воронцову быть там и желал непременно исполнить свое обещание, в бытность же свою там жестоко простудился, что самое весьма долго от всех скрывал, и на возвратном уже пути, за 250 верст от Таганрога, в городе Орехове, приметили его болезнь, где доктор Виллие предлагал его величеству принять лекарства, но государь не согласился; потом, доехав до Мариуполя, сделался очень болен; озноб и жар усилился, но для спасения его величеству не угодно было ничего принимать из латинской кухни, как сам государь называл дорожную свою аптеку; приехав в Таганрог 5 числа ноября, болезнь еще сильнее оказала злое свое действие; в первый вечер прибытия своего, когда подали свечи, государь изволил припомнить прежний свой разговор с камердинером, сказал ему: «Федоров, я очень не здоров». - «Государь, надобно пользоваться». Государь отвечал: «Нет, брат, припомни наш прежний разговор». Камердинер залился слезами. Государь, заметив то, сказал: «Свечи, которые я приказал тебе убрать со стола, у меня из головы не выходят. Это значит мне умереть, кои будут стоять перед мной». - «Ваше величество, что вы изволите говорить, избави нас Бог от такого несчастия», - чем и прекратился разговор. Болезнь время от времени увеличивалась, и все просьбы медиков оставались тщетны, но наконец государь, видя свою слабость, 18 сего же месяца, в воскресенье, изволил изъявить свое высочайшее согласие на приглашение здешнего собора протоиерея, дабы исповедаться и приобщиться Святых Таин Христовых.

Смирение, кротость, усердие и твердость в христианской религии, как и непреложное упование на милосердие Божие государя императора были совершенно необыкновенные. Он духовному отцу своему сказал пред исповедью: «Прошу садиться, вы со мною поступайте, как с христианином, забудьте мое величество». Сей день, по приказанию государыни, протоиерей едва мог упросить его величество начать пользоваться от доктора; но сие уже было поздно - были приложены мушки, горчица и припущены пиявки, но все сие не произвело нисколько желаемого действия, во внутренность же монарху никаких лекарств принять было не угодно. Единственное и всегдашнее его отрицание было: «Так Богу угодно». 16 числа до самой кончины видели только страдания и терпеливость государя. Он не мог уже говорить. Начальная болезнь его величества были обмороки и тяжкий сон, потом сильнейший во всем теле жар, который навек лишил нас доброго, кроткого и милосердного царя. Твердость и великость духа государыни Всевышний Творец подкрепил. Она полторы сутки находилась при императоре; за час до кончины государь, открыв глаза и видя около себя предстоящих любезнейшую царицу, барона Дибича, князя Волконского и прочих особ, не мог говорить, но память еще имел; сделал движение рукой, звал государыню, которая к нему подошла. Государь взял в последний раз ее руку, поцеловал и, прижав потом к сердцу, навеки с ней простился, после чего вскорости в безмолвной глубокой тишине отдал дух Всевышнему. Наконец, на исходе души великого своего супруга, сама изволила закрыть дражайшему своему царю глаза и, подвязав платком подбородок, залившись слезами, получила сильный обморок. Немедленно вынесли ее в другую комнату».

Почти все эти документы сходятся, даже в подробностях, о ходе болезни и о самой кончине государя, нигде не встречается и тени намека на возможность исчезновения больного монарха или подозрения в сходстве покойного государя с другим лицом, когда тело усопшего было положено в гроб и совершались ежедневные панихиды. Наконец, существуют письма императрицы Елизаветы Алексеевны к своей матери, маркграфине Баденской, где повествуется в самых трогательных выражениях о последних днях жизни ее супруга и подробностях его кончины. Такие же сведения сохранились в отрывке из записок императрицы, оригинал которых находится в архиве собственной Его Величества библиотеки в Зимнем дворце.

Кроме того, имеются в собственной его величества библиотеке копии двух писем неизвестного лица из семейства Шихматовых к матери и брату, о последних днях жизни императора Александра I. Привожу их целиком:

Ах, мой милый братец и матушка милая, я и не знаю, с чего начать о нашем всеобщем несчастии. Вы уже знаете, что наш отец, государь император, изволил возвратиться из Крыма заражен лихорадкою, которая превратилась в гнилую и желчную лихорадку, о чем от нас скрывали до 15 числа, но как я вам уже писала, что мы о сем узнали случайным образом, чего нельзя было скрыть от всего города, в ту минуту весь народ бросился по церквам просить Бога со слезами о спасении нашего царя, и, кажется, наши грешные молитвы были услышаны! Во время самой обедни наш отец пришел в себя, который уже целые сутки был без языка и томился на руках императрицы, но открыл глаза, взял руку у государыни, поцеловал и сказал ей: «Вы очень устали», - приказал себя посадить и пять минут сидел, приказал сделать суп из перловой крупы, взглянул в окошко, сказал: «Какой прекрасный день» - и лег, и до восьми часов вечера ему было очень хорошо, кушал суп, - безмерная радость разливалась по всему городу… 18 - и представьте себе наш ужас, сего дня по утру прислал князь Волконский к моему зятю просить, чтобы он приготовил свой дом на случай всеобщего несчастья для императрицы, которую они располагали перевезти к нам; но Бог милосерд, Он воскрешает мертвых, а наш отец и государь еще существует; мы надеемся, что он спасен будет всеобщими слезами и молитвами, которые продолжаются здесь день и ночь. Сию минуту пришла моя женщина из дворца сказать нам, что, слава Всевышнему, нашему государю императору сделалось лучше, и сейчас взяли здешнего штаб-лекаря Александровича, о котором предложил мой зять, ибо он в моем доме пользует двадцать лет, и особливо горячки чудесным образом лечит; а придворных медиков надо повесить, что они допустили лихорадку соединиться с горячкою, хотя они и оправдывают себя, что государь не хотел принимать никаких лекарств; но виноваты тем, что это скрыли от публики, которая конечно бы бросилась со всем народом к его окошкам и умолила бы его лечиться, на что верно бы он согласился. Теперь только вся надежда и упование на Бога, который укрепляет и нашу мать императрицу. Она не отходит от кровати обожаемого супруга. Они платят взаимным попечением один о другом. Когда государь сюда изволил приехать, то первые его были заботы устроить дворец как можно покойнее для императрицы, и не оставил ни одного уголка без собственного своего обозрения, чтобы нигде не дуло, и чтобы все выгоды были соблюдены для ее покоя. Наконец, по прибытии ее сюда, он был с ней неразлучно. День начинался тем, что ему доложат: «Государыня проснулась», - прикажет подать ей чай; откушает - ему докладывают; изволит ехать гулять - ему доложат; возвратится - также; и это было, как заведенные часы, что он наблюдал все ее движения, и тем попечением и ласками укреплялось ее здоровье от дня на день; но мы боимся, чтобы оно опять себя не расстроило. Вот чем мы платим за крымский вояж, против которого был весь двор. Но кто смел его остановить? Одна государыня его просила оставить до весны. Но он сказал: «Будь спокойна, я только взгляну на тот край и скоро возвращусь». А там тем случаем воспользовались, предложили ему купить имение графа Кушелева, которого илюминовали горы, ущелья и представили ему в очаровательном виде, где пили его здоровье, и он более получаса стоял без шляпы в самый жестокий ветер; на другой день более 80 верст проехал верхом, день был жаркий, ветер ужасный и ночь прехолодная. Вот следствие его болезни, то можно ли было его не предостеречь тому человеку, который знает тот климат, что там всегда свирепствуют лихорадки различные, а теперь самые злые; вот как пожертвовали единственно для того, чтобы обратить все царское внимание на тот край, и лишают всю Россию милосердного государя, которого только одни силы борются со смертью уже несколько дней. Сейчас пришли сказать, что в полночь, в 12 часов, сделалось опять очень худо и он страдает. Боже милосердный, подкрепи царицу, - а я теряю силы! - 19 числа, в 11 часов. Нет у нас больше нашего отца, и мы несчастные должны вам нашу сердечную горесть сообщить. Ах, сия несчастная минута решила судьбу России.

Любезный братец, я ничего не могу сказать к вашему утешению. Теперь здесь только одни слезы и вздохи о потере нашего отца государя, у которого по анатомии нашли в голове на мозгу воды три унца; но внутренность его была так здорова, что надобно бы ему жить сто лет. Вот следствия крымского вояжа, о котором я вам уже писала, что он на открытом месте стоял без шляпы более получаса, где был жаркий день и пронзительный ветер, от чего он получил злую лихорадку, которая соединилась с горячкой, и наконец вся простуда остановилась в голове, чем и кончились его неоцененные дни для всей России. Мы теперь оплакиваем то, зачем от нас скрывали его болезнь до той минуты, когда уже потеряли в нем надежду, и зачем не пригласили здешних медиков, которые знают свойство крымской лихорадки. Видно, придворные медики боялись потерять славу и потому скрывали от публики положение нашего отца и государя, даже и от всех его окружающих, которых мы видели всякий день; и они нам говорили, что, слава Богу, государю лучше, только еще есть лихорадка: это мне сказал Логинов в субботу вечером, а на воскресенье в ночь государя приобщали, и уже его страданья продолжались с разными переменами до четверга, то есть до 19-го числа. Императрицу до сих пор милосердный Бог укрепляет, которую просили переехать к нам в дом, на что она не хотела согласиться и сказала князю Волконскому: «Я уверена, что вы разделяете со мною мое несчастие, но неужели вы думаете, что меня привязывала одна корона к мужу моему? Я вас прошу не разлучать меня с ним до тех пор, покуда есть возможность», - после чего никто не смел ее просить, и она оставалась целый день одна в своих комнатах, и ходила беспрестанно к телу без свидетелей; и когда он скончался, то она сама подвязала ему платком щеки, закрыла глаза, перекрестила, поцеловала, заплакала, потом встала, взглянула на образ и сказала: «Господи, прости мое согрешение, Тебе было угодно меня его лишить», и пошла в свои комнаты, где она уже дала полную свободу своим слезам. На другой день опять просил ее князь переехать к нам в дом, хотя на несколько дней, на что она согласилась, и уже 4-й день у нас; но она изволит ездить всякий день к телу и совершенно неутешна. Подкрепи ее, милосердный Боже!

Имеются также самые подробные сведения о бальзамировании тела императора Александра I. Они извлечены из воспоминаний состоявшего при графе Дибиче Николая Игнатьевича Шенига (ум. в 1860 году), которые были помещены в «Русском архиве» в 1880 году (III, стр. 267–326). Эти записки изобилуют интереснейшими подробностями о пребывании государя в Таганроге в 1825 году.

Между тем делались предположения любителями легенды, что государь, будучи больным, скрылся за несколько дней до своей кончины, что вместо него в гроб положено другое лицо (называлась даже по фамилии эта личность), уверяли, что императрица не присутствовала при его кончине и не видела его даже мертвым; забыли, что существуют гравюры, литографии и резные из кости картины, изображающие последние минуты жизни императора Александра I, на которых видны портреты всех лиц, с императрицей Елизаветой Алексеевной во главе, плачущих при последних минутах его жизни. Если допустить малейшую правдоподобность этих предположений, то все же надо считаться с фактами приведения их в исполнение, чисто с практической стороны. Государь, решившись на такое исчезновение, должен был иметь сообщников, нескольких или одного по крайней мере, или из числа приближенных, или со стороны императрицы, или из лиц его прислуги, или, наконец, из числа его врачей.

Кто же были те, которые находились вокруг Александра Павловича в Таганроге в ноябре 1825 года? Прежде всего его супруга, императрица Елизавета Алексеевна, для которой и было предпринято путешествие на юг России, ввиду шаткости здоровья ее величества. Как известно, императрица вскоре тоже скончалась, на возвратном пути в Петербург, в небольшом городе Белеве, 3 мая 1826 года. Из выдающихся приближенных в Таганроге находились: начальник Главного штаба генерал-адъютант Дибич, генерал-адъютант князь П. М. Волконский, верный спутник государя во все дни его царствования, генерал-адъютант А. И. Чернышев, давно пользовавшийся также доверием Александра Павловича. Из врачей были там: лейб-медик Виллие, доктор Тарасов и лейб-медик ее величества Стофреген. Сопровождали еще государя: вагенмейстер полковник Соломка, камердинер Анисимов, камердинер Федоров, лейб-кучер Илья Байков и другие низшие придворные служащие. При императрице находилась камер-фрейлина Е. П. Валуева, а также княгиня Софья Григорьевна Волконская, супруга князя Петра Михайловича.

Если бы государю пришла мысль незаметно скрыться, ему пришлось бы войти в соглашение с кем-либо из вышеупомянутых лиц, а кроме того, еще озаботиться о приискании покойника, могущего заменить его в гробу. Как ни фантастичен был бы такого рода замысел, но первая часть его, то есть исчезновение, может быть допустима на практике при безусловной охране тайны соучастниками такой драмы; что же касается исполнения второй части невероятно трудного предприятия, то есть замены государя каким-либо подходящим покойником, то нам кажется, что, придавая значение этому вопросу, мы вторглись бы в область уже просто баснословных сказок. Тем не менее нашлись люди, которые намекали, кого именно надо искать в этой роли заместителя в гробу царствующего императора.

Дело в том, что 3 ноября 1825 года, возвращаясь в Таганрог из Крыма, больной государь встретил, не доезжая Орехова, ехавшего из Петербурга с бумагами фельдъегеря Маскова; приняв бумаги, Александр Павлович приказал фельдъегерю ехать за ним по направлению к Таганрогу. По неосторожности ямщика Масков на каком-то крутом повороте был выброшен из перекладной и, ударившись о камень, тут же скончался…

Во время моих бесед с покойным Николаем Карловичем Шильдером он неоднократно останавливался на этом случае. После ряда усилий, чтобы найти кого-либо из потомков убившегося фельдъегеря Маскова, Шильдеру удалось напасть на след некоего Аполлона Аполлоновича Курбатова, профессора химии в Технологическом институте. Я лично пригласил профессора к себе, и вот что он мне передал в 1902 году, вскоре после кончины самого Шильдера. А. А. Курбатов приходился по матери своей внуком фельдъегеря Маскова, и у них в семье сложилось не то убеждение, не то предположение, что будто бы дед их Масков похоронен в соборе Петропавловской крепости вместо императора Александра I, что это предание ему, профессору, тоже известно и что дети Маскова допускали возможность такого предания. К сожалению, все дети Маскова давно умерли, их было пять, два сына и три дочери, также уже не было в живых отца А. А. Курбатова, Аполлона Митрофановича, скончавшегося в 1857 году, и его жены, Александры Николаевны, рожденной Масковой, умершей в 90-х годах. Сам профессор А. А. Курбатов (в то время уже пожилой человек) скончался в 1903 году. Других потомков как сыновей Маскова, так и остальных его дочерей мне удалось отыскать.

Во всяком случае курьезно, что такого рода предание могло вообще существовать и, по показанию профессора Курбатова, оно хранилось в семье их в тайне и, по понятным причинам, избегалось к оглашению. В Московском Лефортовском архиве я нашел не только формулярный список Маскова, но и подробное донесение капитана Михайлова командиру фельдъегерского корпуса майору Васильеву, писанное 6 ноября 1825 года из Таганрога. Оно схоже с рассказом Шильдера и с описанием Тарасова, но кроме того указано точно место, где похоронен фельдъегерь Масков, а именно в том селении, где случилось с ним несчастие: «4 числа ноября предан земле в сем же означенном селении при фельдшере Вельше, который был послан по приказанию начальника главного штаба его высокопревосходительства генерал-адъютанта Дибича из города Орехова». Семейству Маскова пожаловано было, по высочайшему повелению, полное содержание, получаемое им при жизни, и, кроме того, несколько раз отпускалась сумма на уплату долгов, а младшая дочь Александра (впоследствии Курбатова) определена была на казенное содержание в мещанское училище благородных девиц.

Следовательно, вне всякого сомнения, что тело погибшего фельдъегеря Маскова было похоронено на другой день после происшествия, то есть 4 ноября, за пятнадцать дней до кончины государя. Остается только порадоваться, что документально можно доказать всю несообразность этого предания относительно Маскова. Говорилось также о каком-то солдате Семеновского полка, имевшем большое сходство с Александром Павловичем, лично известном императору и будто бы находившемся или командированном в Таганрог. На это обстоятельство положительно не имеется никаких указаний.

Продолжая мое исследование, обращаюсь к дальнейшей судьбе останков Александра I по пути следования их из Таганрога в Петербург. Сопровождать тело почившего императора было поручено генерал-адъютанту графу Вас. Вас. Орлову-Денисову совместно с другими лицами государевой свиты, на которых было возложено дежурство у гроба по пути следования печального шествия. Приведу целиком два донесения графа Орлова-Денисова от 6 и 7 февраля 1826 г., на имя барона Дибича, начальника Главного штаба его величества:

I. «По высочайшему повелению, от 2 февраля, за № 196, ваше превосходительство изволили препроводить мне представленное главным по армии медицинским инспектором, лейб-медиком Виллие, мнение касательно свинцового гроба, вмещающего тело блаженныя памяти государя императора Александра Павловича. Приняв на себя высокую и священную для меня обязанность сопровождать бесценные останки почивающего в Бозе государя императора, я главнейшим себе долгом поставил неусыпно пещись о хранении оных, как во время самого шествия, так и на ночлегах и дневках. Из приложенной у сего в копии инструкции дежурному при гробе флигель-адъютанту ваше превосходительство усмотреть изволите распоряжения мои по сему предмету; сверх того, находящемуся при печальной свите медико-хирургу надв. сов. Тарасову поручено мною строго наблюдать за надлежащей при гробе температурой, который, следуя безотлучно во время шествия при оном, на ночлегах и дневках с большой аккуратностью смотрит за содержанием гроба, сколько возможно, в низшей температуре. Касательно же осмотра гроба и положения в оном самого тела государя императора, то, не решаясь доселе приступить к нему до получения на то высочайшей воли, я не премину теперь выполнить сие по выступлении из Москвы при новом удобном к тому случае во время ночлега, стараясь сделать сие, сколько это будет возможно, уединеннее и осторожнее, о последующем не премину обстоятельно уведомить ваше превосходительство».

(Послано с флигель-адъютантом графом Строгановым).

II. «По благополучном выступлении из Москвы, на втором ночлеге в селе Чашошкове, 7 февраля, в 7 часов пополудни, по удалении всех посторонних из церкви, генерал-адъютантами: графом Остерманом-Толстым, Бороздиным и Сипягиным и мною, флигель-адъютантами полковниками: Германом, Шкуриным, Кокошкиным, графом Залуцким и ротмистром Плаутиным, также гвардии полковниками, кавалергардом Араповым, Соломкой, и медико-хирургом Тарасовым для удостоверения насчет положения тела почивающего в Бозе императора Александра, предпринято было вскрытие свинцового гроба, и, тщательнейшим осмотром оного, оказалось следующее: по снятии деревянной крышки, крышка свинцового гроба оказалась на своем месте и в совершенной сохранности, кроме только угла правой стороны близ головы, который на одну линию опустился вниз, в том же самом месте конец железного прута, служащего подпоркой свинцовой крышки, немного отстал от своего места. Когда же свинцовая крышка была с возможною осторожностью нами поднята, то положение самого тела в гробу представилось нам в совершенном порядке и сохранности, так что в укладке оного ни малейшей перемены на путешествии не последовало. При сем вскрытии, кроме ароматного и бальзамического запаха, никакого газа не было приметно. После сего оба гроба закрыты нами по-прежнему». Кажется, донесения графа Орлова-Денисова барону Дибичу написаны ясно, названы также все присутствовавшие при вскрытии гроба поименно. Все эти лица видели тело почившего государя, набальзамированное, в гробу, и никто из них ни в посмертных записках, ни в разговорах и письмах не усомнился в чертах лежащего пред ними усопшего, а прошло уже два с половиной месяца после кончины императора в Таганроге, и на пути тело могло бы легко попортиться и измениться, особенно при состоянии дорог в то время. Но, кроме вышеприведенного свидетельства, существуют еще напечатанные в Берлине записки Леопольда фон Герлаха, который сопутствовал принцу Вильгельму Прусскому (будущий германский император), прибывшему для представительства во время похорон и присутствовавшему при вскрытии гроба близ Царского Села.

Вполне понятно, что близкие родственники, как мать и братья, а также принц Вильгельм Прусский, часто видавший покойного государя, должны были найти изменения в чертах усопшего, происшедшие и от бальзамирования, и от тряски в пути. Наконец, 5 марта, в Чесме, близ Царского Села, тело императора было переложено из прежнего гроба в новый бронзовый гроб, опять-таки генерал-адъютантами, в присутствии князя Александра Николаевича Голицына и князя Алексея Борисовича Куракина. Об этом свидетельствуют генерал-адъютант граф Комаровский и врач Тарасов в своих записках. Кроме того, еще дважды до этого, а именно на втором переходе от Новгорода, в присутствии графа Аракчеева, и в Бабине, не доходя до Царского Села, гроб был вскрываем для осмотра тела государя. Шильдер подробно повествует об этих вскрытиях в IV томе истории (см. с. 437 и 438). После всех этих свидетельств едва ли еще можно сомневаться в подлинности личности императора Александра в гробу, тем более что, повторяю, никто из современников не высказал сомнения ни при жизни, ни после в каких-либо бумагах по этому вопросу. Между тем поводы к такого рода сомнению существовали и тогда, и еще гораздо более, чем в позднейшее время. Было известно, что Александр Павлович, уезжая на юг из Петербурга, долго молился в Казанском соборе, посетил какого-то инока в Александро-Невской лавре, где долго оставался с ним в беседе; что у государя было точно предчувствие, что он больше не увидит своей столицы; что, выезжая из Петербурга, его величество несколько раз оглядывался, как бы прощаясь, и был в мрачно сосредоточенном настроении духа.

Шильдер выражается так по этому поводу: «Перед выездом из Петербурга государь остановился у заставы, привстал в коляске и, обратившись назад, в задумчивости несколько минут глядел на город, как бы прощаясь с ним. Было ли то грустное предчувствие, навеянное встречей со схимником, была ли то твердая решимость не возвращаться более императором, - кто может решить этот загадочный вопрос» (стр. 354). Конечно, в этих словах историка опять звучит сомнение и дает читателю лишь повод ко всякого рода предположениям.

Ходили и другие слухи о мнимом его желании отречься от престола. Эти слухи имели свое основание, так как Александр действительно не раз выражался, что устал от бремени правления Россией, что ему необходим покой. Если такого рода изречения Александра Павловича были известны его ближайшим родственникам, то они могли бы поддаваться всяким сомнениям, узнав о неожиданной кончине государя после кратковременной болезни в Таганроге. В действительности же все обошлось совсем просто и никому не приходило на ум в те времена сочинять фантастические догадки. А в личности и действиях императора Александра, особенно в последние годы его жизни, было над чем призадуматься, и даже своих современников он не раз ставил в тупик, до того его приемы были подчас таинственны и загадочны. Стоит только вспомнить про акты по вопросу о престолонаследии, из которых оригинал хранился в Успенском соборе, а копия была оставлена в Сенате. Когда князь А. Н. Голицын позволил себе заметить государю перед его отъездом в Таганрог, что неудобно оставлять акты, изменяющие порядок престолонаследия при продолжительном отсутствии необнародованными и какая может от этого родиться опасность в случае внезапного несчастья, то государь ответил: «Положимся в этом на Бога: Он устроит все лучше нас, слабых смертных» (Шильдер, т. IV, стр. 350).

Очевидно, что такого рода поведение Александра Павловича поражало не только родственников и приближенных, но должно было дать повод и другим лицам удивляться, а также дало возможность возникновению всяких толков и слухов. В архиве канцелярии Военного министерства хранится сборник таких слухов, в количестве 51, записанных неким дворовым человеком Федором Федоровым, под заглавием: «Московские новости или новые правдивые и ложные слухи, которые после виднее означатся, которые правдивые, а которые лживые, а теперь утверждать ни одних не могу, но решился на досуге описывать, для дальнего времени незабвенного, именно 1825 г., с декабря 25 дня». Приведу самые характерные из этих слухов, касающихся императора Александра, так как многие другие относятся до великого князя Константина Павловича.

«3 слух. Государя убили, изрезали и долго его тело искали и наверное не могут утвердить, нашли ли его тело, и нельзя узнать, для того на лицо сделали восковую маску.

7 слух. Государя напоили такими напитками, от которых он захворал и умер. Все тело его так почернело, что никак и показывать не годится. Для того и сделали восковую накладку, а гроб свинцовый в 80 пудов.

9 слух. Государь жив, его продали в иностранную неволю.

10 слух. Государь жив, уехал на легкой шлюпке в море.

11 слух. Гроб государев везут ямщики, которым дано за провоз 12 тысяч рублей, что находят весьма подозрительным. Шульгин, московский полицеймейстер, о сем разговаривал, да и князь Голицын, московский генерал-губернатор, находится в немалом сомнении о сем.

20 слух. Князь Долгоруков Юрий Владимирович, престарой князь, после блаженныя кончины Александра 1 не присягал еще ни одному из новых государей, а желает прежде видеть тело покойного государя своими глазами в лицо, тогда и присягнет кому должно, то народ из оного ожидает чего-нибудь невеселого. (Князь Юр. Вл. Долгорукий скончался в Москве глубоким старцем, 90 лет, в 1830 г.).

24 слух. Когда государь поехал в Таганрог, то за ним гнались во всю дорогу многие господа с таким намерением, чтобы убить его; двое и догнали в одном местечке, но убить не осмелились. Так народ заключает, что государь убит в Таганроге верноподданными извергами, ну то есть господами благородными душами, первейшими в свете подлецами.

25 слух. Графиню Орлову и жену графа Потемкина высекли плетьми за то, что они делали балы, на которых были заговоры на царскую фамилию, а они не могли оного доказать императору, верные фрейлины, распренеблагодарные канальи.

31 слух. Во время проезда через Москву государева тела был в Москве из некоторого села дьячок, смотрел и он, и при приезде его в село стали его спрашивать мужики, что видел ли государя, а он ответил: какого государя, это черта везли, а не государя. Тогда мужик его ударил в ухо и потом объявил управителю и попу, то оного дьячка взяли в Москву, и попа и дьякона тоже. Попа-то отпустили из Москвы и от службы отрешили, а дьячка и дьякона и теперь держат, и неизвестно, что будет с ними.

33 слух. Царского кучера Илью Байкова отравили ядом в пирожке и никак не могли его отпоить молоком, а доктор, который лечил покойного государя, помер, приехавши в Петербург.

34 слух. Когда привезут государя покойного в Петербург и поставят тело его в означенном соборе, тогда вся царская фамилия будет осматривать, а другого звания, кроме царской фамилии, не будет в соборе никого, а тело его будет вынуто из гроба и осмотрено кем следует.

36 слух. Государя когда привезут в Петербург, то станут его осматривать при иностранных королях и посланниках.

37 слух. Государево тело сам государь станет встречать, свое тело, и на 30 версте будет церемония им самим устроена, а везут его адъютанта, изрубленного вместо него, который ему сказал, а он бежал тогда и скрывался до Петербурга.

39 слух. Когда государь был в Таганроге, то приходят к той палате несколько солдат и спрашивают: «Что государь делает?» Им отвечали, что государь пишет; они пошли прочь. На другую ночь опять пришли солдаты и спрашивали: «Что государь делает?» Им отвечали: «Государь спит». На третью ночь пришли опять, спрашивали: «Что государь делает?» Им ответили: «Государь ходит по покоям». Один солдат взошел к государю и сказал ему: «Вас сегодня изрубить приготовились непременно»; на то государь сказал солдату: «Хочешь за меня быть изрублен?»; на то солдат сказал: «Я не хочу ни того, ни другого»; государь сказал ему: «Ты будешь похоронен, как я, а род твой будет весь награжден». Солдат на оное согласился и надел на себя царский мундир, а государя спустили в окно… и т. д.

Из книги Романовы. Семейные тайны русских императоров автора

Житие старца Федора Кузьмича Ранней осенью 1836 года к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал высокий старик-крестьянин с длинной окладистой бородой. Кузнец обратил внимание, что лошадь под стариком была хорошей породы,

Из книги Полководцы Первой Мировой [Русская армия в лицах] автора Рунов Валентин Александрович

Великий князь Николай Николаевич (младший) Первым в истории России накануне Первой мировой войны Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич. 20 июля 1914 года в Зимнем дворце, в громадном Георгиевском зале, где был помещен Российский

Из книги Загадки истории России автора Непомнящий Николай Николаевич

Легенда о кончине Александра I, или тайна сибирского старца Федора Кузьмича 1Российский император Александр I умер 19 ноября 1825 года в городе Таганроге. Такова официальная дата смерти государя, которую вот уже почти 180 лет, нисколько не сомневаясь в ее истинности, приводят

Из книги Пилоты Его Величества автора Грибанов Станислав Викентьевич

Великий князь Александр Михайлович к русскому народу Воздушный флот России должен быть сильнее воздушных флотов наших соседей. Это следует помнить каждому, кому дорога военная мощь нашей Родины.Три года тому назад я обращался с воззванием, прося жертвовать на создание

Из книги Екатерина Великая и ее семейство автора Балязин Вольдемар Николаевич

Житие старца Федора Кузьмича Ранней осенью 1836 года к одной из кузниц, расположенных на окраине города Красноуфимска Пермской губернии, подъехал высокий старик-крестьянин с длинной окладистой бородой. Кузнец обратил внимание, что лошадь под стариком была хорошей породы,

Из книги В Ставке Верховного Главнокомандующего автора Бубнов Александр Дмитриевич

Глава III. Великий князь Николай Николаевич По своим личным качествам великий князь Николай Николаевич был выдающимся человеком, а среди членов императорской фамилии представлял собою отрадное исключение.По природе своей честный, прямой и благородный, он соединял в себе

автора Хмыров Михаил Дмитриевич

10. АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ, великий князь тверской и в течение двух лет владимирский Родился 7 октября 1301 г. от брака св. Михаила Ярославича, великого князя тверского, со св. Анной, дочерью князя Дмитрия Борисовича ростовского. Отмщая смерть отца, убитого в Орде (1318 г.)

Из книги Алфавитно-справочный перечень государей русских и замечательнейших особ их крови автора Хмыров Михаил Дмитриевич

73. ДМИТРИЙ II МИХАЙЛОВИЧ, прозванием Грозные Очи, князь тверской и потом великий князь владимирский сын св. Михаила Ярославича, князя тверского и великого князя владимирского, от брака с княжной Анной Дмитриевной ростовской, также признанной святою (см. 28).Родился в Твери 15

Из книги Николай I без ретуши автора Гордин Яков Аркадьевич

Великий князь Николай Павлович

Из книги Московская Русь: от Средневековья к Новому времени автора Беляев Леонид Андреевич

Александр Михайлович, великий князь тверской и владимирский Александр Михайлович, великий князь тверской и владимирский (1301–1339) - второй по старшинству сын великого князя Михаила Ярославича, одна из самых ярких фигур в решительной схватке между Москвой и Тверью за

автора Вострышев Михаил Иванович

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИРСКИЙ ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГРОЗНЫЕ ОЧИ (1299–1326) Старший сын великого князя Михаила Ярославича. Родился 15 сентября 1299 года в Твери. В 1311 году послан своим отцом в поход на Нижний Новгород, но был остановлен митрополитом Петром.Великий князь Тверской с 1319

Из книги Все правители России автора Вострышев Михаил Иванович

ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИРСКИЙ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ (1301–1339) Второй сын великого князя Михаила Ярославича. Родился 7 октября 1301 года. Князь Тверской в 1326–1328 и 1337–1339 годах. Князь Псковский в 1323–1329 и 1331–1337 годах.Получил ярлык на великое княжение от хана Узбека в 1326 году, но жил

Из книги Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя» автора Дубровин Николай Федорович

Великий князь Николай Николаевич Родился в 1831 г.После Крымской войны был генерал-инспектором по инженерной части и кавалерии.Во время войны 1877–1878 гг. состоял главнокомандующим армией, действовавшей на европейском театре войны. Переправа через Дунай и взятие в плен

Из книги Александр I и тайна Федора Козьмича автора Кудряшов Константин Васильевич

Глава VII. «Тайна» Федора Козьмича Наиболее распространенный портрет старца во весь рост в самом деле обнаруживает большое, я бы сказал, поразительное сходство с Александром I. Оно особенно бросается в глаза, если сравнивать оба портрета, прикрыв бороду старца. Большего

Подданство Российская империя Род деятельности историк , лепидоптеролог Отец Михаил Николаевич Мать Ольга Фёдоровна Награды и премии Медиафайлы на Викискладе

Систематик живой природы
Викивиды

Биография

Первый из семи детей великого князя Михаила Николаевича и Ольги Федоровны (до замужества Цецилия Августа, принцесса и маркграфиня Баденская, младшая дочь великого герцога Леопольда Баденского и Софии Вильгельмины Шведской).

Первый офицерский чин получил в 1875 году; с 1877 года в звании штабс-капитана прикомандирован к переменному составу Кавказской учебной роты, с 1879 года - к Кавказскому 2-у стрелковому батальону .

В 1909 году после смерти отца наследовал огромное состояние, в том числе имения Грушевское в 75 066 десятин и Боржомское в 69 513 десятин.

Результаты греческого плебисцита

Среди тех, кого вписали греки, был и Николай Михайлович, он занял девятое место и набрал менее 0,01 процента голосов. Правда, следует признать, что представители российского, британского и французского царствующих домов не могли занимать греческий трон согласно Лондонской конференции 1832 года .

Первая мировая война и революции 1917 года

К чему затеяли эту убийственную войну, каковы будут ее конечные результаты? Одно для меня ясно - во всех странах произойдут громадные перевороты. Мне мнится крах многих монархий и триумф мирового социализма. У нас на Руси не обойдется без крупных волнений и беспорядков.

C 28 июля 1914 года он состоял в распоряжении главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта .

Николай Михайлович придерживался либеральных оппозиционных взглядов, за что получил в светских кругах прозвище Филипп Эгалите в честь видного деятеля французской революции, принца крови и родственника Людовика XVI. Прозвище оказалось провидческим - великий князь, как и Филипп Эгалите, разделил участь монарха и был казнён во время революции.

Дом Романовых (после Петра III)

Пётр III =Екатерина II Павел I Александр I Константин Павлович Николай I Георгий Александрович Михаил Александрович Владимир Александрович Борис Владимирович Андрей Владимирович Алексей Александрович Сергей Александрович Павел Александрович

Константин Николаевич Николай Константинович Константин Константинович Дмитрий Константинович

Николай Николаевич Старший

Михаил Николаевич

Михаил Павлович

Его младший брат великий князь Александр Михайлович в своих эмигрантских мемуарах писал:

Нас называли «опасными радикалами»; первая часть прозвища «опасные» отражала досаду придворных кругов, вторая - «радикалы», быть может, и соответствовала истине, но зависела всецело от смысла, придаваемого этому слову, которым нередко злоупотребляют. Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым «радикальным» и самым одаренным членом нашей семьи. Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием. Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. <…> Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все своё время в исторических архивах С. Петербурга и Парижа . Его монументальная биография Императора Александра I , написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. <…> Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов , заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов. <…> Николаю Михайловичу было, по-видимому, определённо неприятно объяснять многое из того, что происходило в России, своим друзьям в Коллеж де Франс и в Палате депутатов . Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его «офранцуженными» политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо - Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться.

Являлся наиболее радикальным оппонентом царствующего монарха из числа великих князей, чья оппозиционная позиция в 1916-1917 годах в отношении проводимого царём и его правительством курса получила название «великокняжеская фронда». Одобрил убийство Г. Е. Распутина :21-22 .

31 декабря 1916 года за участие в «фронде» получил приказание Николая II выехать в своё имение Грушёвку, которое исполнил 1 января 1917 года. Возвратился в столицу 1 марта 1917 года после начала Февральской революции . С радостью воспринял революционные события :358 и признал власть Временного правительства.

Однако очень скоро во взглядах Николая Михайловича наступило разочарование в происходивших в России революционных событиях. 16 марта 1917 года он был уволен из Русской армии. Французский посол М. Палеолог записал в своём дневнике 5 мая 1917 года:

Прощальный визит великому князю Николаю Михайловичу. Как далёк он от великолепного оптимизма, который он проявлял в начале нового режима!… в то время, как он проводил меня через салоны в вестибюль, в голосе его слышалось волнение… - Не могу же я забыть, что я висельник! :416

Ссылка и убийство

После Октябрьской революции Николай Михайлович, как и остальные представители дома Романовых, подвергся преследованию со стороны Советской власти. В марте 1918 года было принято решение о его ссылке с братом Георгием Михайловичем и кузеном Дмитрием Константиновичем в Вологду . В Вологде он пробыл с 3 апреля по 21 июля 1918 года :66-67, 135 Проживал по адресу Златоустинская набережная 6 б (ныне Набережная VI-й Армии, 99А), в 2 комнатах на 2 этаже дома, расположенного в глубине квартала. Вместе с ним в ссылке находился его адъютант генерал Брюммер :69-70 . В ссылке великий князь активно общался с иностранными дипломатами. Французский посол Жозеф Нуланс и секретарь посольства граф Луи де Робиен посещали Николая Михайловича в доме на Златоустинской набережной и оставили описание жилища, имеющее большое значение для сохранения дома как памятника истории. Представители Великобритании предлагали Романовым бежать с подложными паспортами, но они отказались :116-121 . 1 июля 1918 года Николай Михайлович был арестован, а 21 июля 1918 года перевезен в Петроград, где содержался в Доме предварительного заключения .

9 января 1919 г. Президиум ВЧК (в заседании участвовали Я. Х. Петерс , М. И. Лацис , И. К. Ксенофонтов и секретарь О. Я. Мурнек) вынес постановление «Приговор ВЧК к лицам бывшей императорской своры - утвердить, сообщив об этом в ЦИК» . Несмотря на ходатайства Академии наук и Максима Горького , Ленин подтвердил приговор с формулировкой «революция не нуждается в историках» .

Николай Михайлович был расстрелян большевиками в Петропавловской крепости в последнюю декаду января 1919 года вместе с ещё тремя великими князьями - своим родным братом Георгием Михайловичем и двоюродными - Павлом Александровичем и Дмитрием Константиновичем . Жена Павла Александровича, княгиня Ольга Палей , писала :

Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал… В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили, что увозят без вещей. С Гороховой привезли в Петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной . Всех вместе отвели в тюрьму Трубецкого бастиона . В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора , где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу.

Командовал экзекуционным отрядом некий Гордиенко, тюремный надзиратель, получавший в своё время ценные подарки из Кабинета Его Величества. Вероятно, Николай Михайлович был похоронен на месте расстрела в братской могиле. Сообщение о расстреле великих князей было опубликовано 31 января 1919 года в «Петроградской правде» .

Был единственным из казнённых большевиками Романовых, кого Русская православная церковь заграницей в 1981 году не стала причислять к лику святых .

Основным его вкладом были серии публикаций под названием «Memoires sur les Lepidopteres», известные как «Работы Романова». Он первым описал кавказский подвид Papilio alexanor orientalis . В течение 1884-1897 годов Н. М. Романов опубликовал 9 томов своей фундаментальной серии, которые сейчас являются библиографической редкостью, но ими до сих пор пользуются, так как они содержат первоначальные описания десятков видов. Наиболее важными являются красивый окрас бабочек и стадии их развития. Печатная промышленность того времени не давала возможности создать качественные цветные иллюстрации, поэтому печатались только контуры бабочек, которые потом от руки раскрашивались акварельными красками. По финансовым и техническим причинам значительная часть рисунков осталась нераскрашенной. В 1900 году Романов подарил всю свою коллекцию , в Санкт-Петербург . К тому времени она стала одной из самых крупных частных коллекций бабочек, содержащей более 110 000 особей, из которых примерно 18 000 были палеарктическими . Коллекция помещалась в 30 сейфов. В этой коллекции было много типовых особей. Они хранятся в Санкт-Петербурге, и бабочки из этой коллекции имеют этикетки на белой бумаге с рисунком царской короны в верхней части и текстом «Собрано Великим князем Николаем Михайловичем». Один из сейфов, который хранился в Ликани , был привезен в 1900 году в Кавказский музей в Тифлисе .

Виды и подвиды, названные Г. Е. Грум-Гржимайло и Г. Христофом в честь Н. М. Романова:

• Желтушка Романова (Colias romanovi Grum-Grshimailo, 1885) - вид бабочек из семейства белянок ;
• Шашечница Романова (Melitaea romanovi Grum-Grshimailo, 1891) - вид бабочек из семейства

В рамках рубрики «Исторический календарь» мы продолжаем наш , посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный члену Императорской фамилии, известному русскому историку, внуку Императора Николая I Великому князю Николаю Михайловичу, возглавившему накануне Февральской революции «великокняжескую фронду».

Родился 14 апреля 1859 года в Царском Селе. Его отцом был Великий князь Михаил Николаевич (1832‒1909) ‒ младший сын Императора Николая I, генерал-фельдмаршал, наместник на Кавказе и председатель Государственного совета, положивший начало ветви Романовых, именуемой «Михайловичами». Мать ‒ Великая княгиня Ольга Федоровна (1839‒1891) ‒ до принятия православия звалась Цецилией Августой, и была до замужества принцессой и маркграфиней Баденской. Являясь натурой темпераментной, в великосветских кругах Ольга Федоровна имела репутацию смелой женщины, не воздержанной на язык и даже не боявшейся перечить Императору Александру III, который как-то с досадой сказал о ней: «Ольгу Федоровну все признают умною женщиной. В чем же выражается этот ум? Сплетничает и читает пустейшие романы, а никаким серьезным делом заниматься не хочет» . С.Ю. Витте отзывался об Ольге Федоровне крайне нелестно: «Красивая, умная, с волею, она обладала прескверным характером, имела постоянных фаворитов и была самой хитрой и бессердечной. Она совершенно держала мужа в своих руках. Молва говорила, будто действительный отец ее был некий банкир-еврей, барон Haber. Император Александр III иногда называл ее в интимном кружке "тетушка Haber"» .

По существовавшей традиции Великий князь уже в день своего рождения был назначен шефом 3-й Гвардейской и Гренадерской Артиллерийских бригад, зачислен в лейб-гвардии Конно-гренадерский полк и лейб-гвардии 2-ю легкую батарею. Предполагалось, что его жизнь, как и жизнь практически всех Великих князей, будет посвящена военной службе. В 1875 году он получил чин подпоручика, в звании штабс-капитана воевал на Кавказском театре Русско-турецкой войны 1877-78 гг., удостоившись ордена святого Георгия 4-й степени за проявленную храбрость в сражении с турками на Аладжинских высотах (Западная Армения). После окончания войны, Великий князь продолжил службу в лейб-гвардии Гренадерском полку, затем, после окончания Николаевской академии Генерального штаба, отдал 10 лет службе в Кавалергардском полку, некоторое время командовал 16 гренадерским Мингрельским полком, а затем ‒ Кавказской гренадерской дивизией. Как отмечает современный исследователь, «самым большим достижением в военной карьере Николая Михайловича следует считать назначение в 1897 г. Командующим знаменитой Кавказской Гренадерской дивизией, как назвал ее в поздравлении сыну Михаил Николаевич ‒ первой по значению во "всей нашей доблестной армии". Но это была последняя военная должность Великого князя ‒ в 1903 г. он отчисляется от дивизии в чине генерал-лейтенанта (1901 г.). Тогда же последовало назначение Николая Михайловича генерал-адъютантом к Его Императорскому Величеству» . Последним военным чином стало для Николая Михайловича звание генерала от инфантерии по гвардейской пехоте, пожалованное Государем в 1913 году. В годы Первой мировой войны Николай Михайлович состоял при Ставке. По собственному желанию он был зачислен в распоряжение генерала Н.И. Иванова, которого сам выбрал как «лучшего из худших». В письме к Государю, Великий князь писал: «Ввиду того, что за 10 лет я окончательно отстал от фронта, то мог бы принести пользу только в качестве человека, состоящего по особым поручениям» . Просьба эта была Императором удовлетворена, ‒ во время войны Николай Михайлович исполнял личные поручения Государя, но никаких ответственных постов не занимал.

Но, несмотря на достигнутые высоты, не военная служба прославила Великого князя, а научная деятельность. Интерес Николая Михайловича к науке, проявившийся еще в юности, начался с энтомологии (раздел зоологии, изучающий насекомых), и уже в 18 лет за свои публикации в этой области он был избран членом Французского Энтомологического общества. На протяжении 26 лет Николай Михайлович собирал коллекцию бабочек, позже переданную в дар Зоологическому музею Императорской Академии Наук. В 1890-х годах Великий князь увлекся изучением русской истории, также сумев прославиться на этом поприще, получив широкую известность как автор ряда исторических трудов, посвященных эпохе Императора Александра I и Наполеоновских войн. По инициативе Николая Михайловича и под его руководством велась большая работа по публикации исторических источников и составлению справочников-некрополей. Однако, как отмечал монархист В.М. Пуришкевич, как историк Великий князь казался ему тогда (позже они найдут общий язык) «крайне несимпатичным», так как в своих исторических трудах выставлял своих царственных дедов и прадедов «в крайне неприглядном виде».

Его младший брат Александр Михайлович вспоминал: «Моя мать мечтала о его блестящей военной карьере, и, чтобы доставить ей удовольствие, мой брат Николай окончил военное училище с отличием. Однако истинное его призвание было в отвлеченных исторических изысканиях. Он служил в Кавалергардском полку только вследствие его дружеских отношений с Императрицей Mapиeй Федоровной (моей тещей) и носил звание командира этого полка. Он был настолько выше в смысле умственного развития своих товарищей-однополчан, что это лишало его всякого удовольствия в общении с ними. Постепенно он отдалялся от связей с военным миром и проводил все свое время в исторических архивах С.-Петербурга и Парижа. Его монументальная биография Императора Александра I, написанная после долгих лет собирания материалов и проверки дат, останется непревзойденной в исторической русской литературе. Ни один студент начала двадцатого столетия не мог не знать анализа событий и обозрения периода, описанного Великим князем Николаем Михайловичем. Книга, которая была переведена на французский язык, произвела сенсацию в среде французских наполеонистов, заставив их пересмотреть, исправить и даже пересоставить целый ряд исторических трактатов» .

Николай Михайлович был председателем Русского Исторического общества (с 1910), в 1915 году по решению Совета Московского университета получил степень доктора русской истории. Великий князь возглавлял также Русское Географическое общество (с 1892), Общество защиты и сохранения памятников искусства и старины (с 1910), был почетным членом Императорского Московского археологического общества (с 1907), Академии духовных и политических наук Института Франции (1913), доктором философии Берлинского университета (1910‒1914).

Великий князь считался одним из богатейших людей Российской империи. В его владении находились Ново-Михайловский дворец в Санкт-Петербурге, имение Михайловское в Петербургской губернии, имения в Екатеринославской, Херсонской и Таврической губерниях, имение Боржоми в Грузии, и, совместно с братьями - имением Вардане в Черноморской губернии (совокупно Николай Михайлович был владельцем около 150 тыс. десятин земли). Широко известны были его страсть к охоте и увлечение орнитологией. Великий князь никогда не был женат, что породило в обществе слухи о его нетрадиционной ориентации. Правда это или вымысел, сказать трудно, но если верить писательнице Н.Н. Берберовой, Николай Михайлович водился «с молодыми людьми, которых предпочитал молодым женщинам, относясь к последним более чем холодно», а «одним из его любовников был вел. кн. Дмитрий Павлович». О его личных качествах весьма нелестно отзывался известный государственный деятель А.А. Половцов, записавший в своем дневнике: «...Николай Михайлович по обыкновению взволнованный и преисполненный сплетен и всякого рода осуждений. ...Зная его как интригана и вообще не внушающего доверия человека, я всячески стараюсь молчанием отделаться от него. (...) Николай ‒ умный, злословливый и ничем серьезным не занимающийся (...) По обыкновению говорит много, зло, преувеличенно» .

Николай Михайлович придерживался весьма либеральных и оппозиционных взглядов. Находясь в переписке с писателем Л.Н. Толстым, он сообщал ему в одном из писем: «...Смею Вас уверить, что, несмотря на родственные узы, я гораздо ближе к Вам, чем к ним. Именно чувство деликатности вследствие моего родства заставляет меня молчать по поводу существующего порядка и власти, и это молчание еще тяжелее, так как все язвы режима мне очевидны и исцеление оных я вижу только в коренном переломе всего существующего» . Берберова утверждала, что Великий князь был членом масонской ложи. А вскоре он заслужил в светских кругах знаковое прозвище «Филипп Эгалите», данное ему в честь принца крови и родственника короля Людовика XVI, который, несмотря на свою принадлежность к Бурбонам и несметное богатство, отличался оппозиционностью, был великим мастером масонской ложи и во время Великой французской революции примкнул к революционерам. Французский посол Морис Палеолог оставил такую характерную запись в своем дневнике, после общения с Великим князем: «Николай Михайлович, "Николай Эгалитэ", интересующийся передовыми идеями и новыми людьми» . «Высокообразованный и весьма талантливый, он единственный из членов Императорской фамилии являлся искренним сторонником либеральных идей, которые высказывал с такой откровенностью, что заслужил при дворе прозвище "Филиппа Эгалите"», ‒ вспоминал министр иностранных дел А.П. Извольский. При этом, отмечал мемуарист, Великий князь «был в хороших отношениях с Императором и имел обыкновение говорить с ним совершенно откровенно. Они сообща работали в области исторических наук, ‒ Великий князь был председателем Императорского Исторического общества, а Николай II ‒ почетным его председателем. (...) [Но] несмотря на глубокое уважение, которое Николай II питал к нему, Великий князь не имел на Государя политического влияния и не занимал никакого поста на государственной службе» .

Прозвище «Филипп Эгалите», как показали дальнейшие события, оказалось пророческим. Николая Михайловича сближали с французским принцем не только происхождение, богатство и оппозиционность, но и трагический жизненный финал, ‒ как и Филипп Эгалите он стал жертвой революции, торжеству которой сам же невольно способствовал.

«Нас называли "опасными радикалами", ‒ вспоминал Великий князь Александр Михайлович. ‒ Мой старший брат Николай Михайлович был несомненно самым "радикальным" и самым одаренным членом нашей семьи. (...) Не могу сказать, чтобы я был вполне согласен с его "офранцуженными" политическими симпатиями. Будучи горячим поклонником парламентарного строя и убежденным почитателем словесных дуэлей Клемансо ‒ Жореса, он не хотел допустить того, что создание в России конституционного строя по образцу III французской республики закончилось бы полным провалом. Истина заключалась в том, что он родился не в той стране, где ему следовало бы родиться. В гвардии ему дали прозвище "Филиппа Эгалитэ", но авторы этого прозвища не подозревали, что их царственный однополчанин шел в своем демократизме гораздо дальше, нежели брат французского короля, который мечтал воспользоваться революцией, как трамплином для достижения собственных честолюбивых планов. Мой брать Николай обладал всеми качествами лойяльнейшего президента цивилизованной республики, что заставляло его часто забывать, что Невский проспект и Елисейские поля ‒ это далеко не одно и то же» .

«Николай Михайлович давно придерживался либеральных взглядов, в свое время переписывался с Л.Н. Толстым, был лично знаком со многими членами Государственной думы, открыто критиковал некоторых министров, но активного участия в политике до начала 1916 г. он не принимал» , ‒ отмечают историки Е.Е. Петрова и К.О. Битюков. Но оппозиционность Великого князя в итоге привела к тому, что накануне Февральской революции он превратился в наиболее радикального критика Царской семьи из числа Великих князей, став фактическим лидером «великокняжеской фронды». При этом Великий князь прекрасно осознавал угрозу, нависшую над монархией. Еще в 1914 году он писал: «...Для меня ясно, что во всех странах произойдут громадные перевороты ; мне мнится конец многих монархий и триумф всемирного социализма, который должен взять верх, ибо всегда высказывался против войны. У нас на Руси не обойдется без крупных волнений и беспорядков...» Но вывод, который делал из этого Николай Михайлович, оказывался сомнительным. По его мнению, риск революционных потрясений в России становился тем выше, чем более «правительство будет бессмысленно льнуть направо» . Такая логика привела к тому, что Великий князь оказался на стороне думской либеральной оппозиции. «Для Великого князя Николая Михайловича характерна связь с Думой, либеральные взгляды и несдержанность в политических и персональных оценках » , ‒ отмечают Е.Е. Петрова и К.О. Битюков.

Находясь в переписке с вдовствующей Императрицей Марией Федоровной, Николай Михайлович на протяжении 1916 года регулярно писал ей о «пагубном влиянии» Александры Федоровны, указывая, что «образ мыслей А.Ф. принял угрожающий оборот не только для повседневных интересов нашей родины, но и для интересов Ники и всей династии» . Не менее негативно он относился и к кадровым назначениям Царя, требуя от Императрицы-матери «открыть глаза Ники». В аристократическом яхт-клубе Николай Михайлович открыто позволял себе критику Императора и Императрицы, довольно резко высказывался о способностях правительства и командования Русской армии, пытался «открыть глаза» Царю на близкую катастрофу, полагая, что ее главными виновниками являются не критики власти, а ее носители. Особое недовольство Великого князя, как уже было сказано выше, вызывала Императрица Александра Федоровна, которая, по его мнению, сбила Царя с толка путем «ловких махинаций» при поддержке «темных сил». 1 ноября 1916 года Николай Михайлович направил Царю письмо, в котором заявлял, что если бы ему «удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела темных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное тобою доверие громадного большинства твоих подданных» . «Когда время настанет, а оно уже не за горами, ‒ поучал Великий князь Императора, ‒ ты сам, с высоты престола можешь даровать желанную ответственность министров перед тобою и законодательными учреждениями...»

Среди других корреспондентов Великого князя были члены Прогрессивного бока думцы и Н.Н. Львов, встречался он и с председателем Государственной думы М.В. Родзянко, с которым имел «большую беседу». Николай Михайлович был в курсе состава намечавшегося либеральной оппозицией «ответственного министерства», оказывая этой идее посильное содействие. Встречался Великий князь и с , которому накануне убийства Г.Е. Распутина рассказывал о «темных силах» и «кознях» Императрицы, после чего правый депутат, по его собственным словам, «несколько минут, под впечатлением прослушанного, сидел, как загипнотизированный» и пришел в себя лишь после того, как Николай Михайлович предложил ему сигару. Возможно, отмечают современные исследователи, «этот разговор стал отправной точкой как для антираспутинского выступления В.М. Пуришкевича в Думе 19 ноября, так и для его участия в убийстве Г.Е. Распутина» . Ноябрьский «штурм власти», предпринятый в 1916 году оппозиционными депутатами Государственной думы, Николай Михайлович также приветствовал, заявив на следующий день после «исторической речи» В.М. Пуришкевича, во время которой он «плакал как ребенок, плакал от стыда» : «Я пробил брешь, и другие продолжили штурм, который завершился вчера в Думе . (...) Это моя первая победа».

«Записки» Великого князя за 1916 год прекрасно иллюстрируют его политические взгляды накануне революции. Особенно интересны в этом плане страницы, посвященные убийству Г.Е. Распутина. (Об отношении Великого князя к этому преступлению А.Н. Бенуа напишет в своем дневнике так: «Очень, говорят, наслаждается всей историей Вел. Князь Николай Михайлович, который, по некоторым сведениям, является настоящим подстрекателем» ). Характеризуя действия убийц, Николай Михайлович отмечал: «безусловно, они невропаты, какие-то эстеты, и все, что они совершили, ‒ хотя очистили воздух, ‒ полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым (министром внутренних дел. ‒ А.И .). ...У меня снова мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было. (...) С Протопоповым еще возможно поладить, но каким образом обезвредить Александру Федоровну? Задача ‒ почти невыполнимая. Между тем, время идет, а с их отъездом и Пуришкевича я других исполнителей не вижу и не знаю» . Правда, спохватившись и, видимо, ужаснувшись собственных мыслей, Великий князь сделал примечание: «Но, ей-ей, я не из породы эстетов и, еще менее, убийц...»

Сочувствие убийцам Распутина, а также участие князя в «великокняжеской фронде» не остались без внимания Императора. «До меня со всех сторон доходят сведения, ‒ говорилось в письме Государя, ‒ что Николай Михайлович в яхт-клубе позволяет себе говорить неподобающие вещи. Передайте ему, чтобы он прекратил эти разговоры, а в противном случае я приму соответствующие меры» . Оправдываясь, Николай Михайлович велел передать Императору следующее: «Пороков у меня много, язык без костей. Единственная может быть моя вина, что я еженедельно пишу имп. Марии Федоровне подробное письмо о текущих событиях, по силе своего разумения и совести. В этих письмах я пишу все, не стесняясь ничем, и говорю свое мнение, не стесняясь ни лицами, ни другими соображениями. (...) ...Возведенное на меня обвинение несправедливо и считаю себя невиновным» .

Крайне возмущена поведением Николая Михайловича была Императрица Александра Федоровна, расценивавшая его оппозиционную деятельность едва ли не как государственную измену. Она удивлялась, почему Царь не припугнет своего родственника ссылкой в Сибирь, и возмущенно писала супругу о том, что Николай Михайлович дурно отзывается о ней в яхт-клубе и при этом «прячется за спиной» Императрицы Марии Федоровны, что есть «мерзость и предательство». Заключая, что Николай Михайлович является «воплощением всего злого», «что все преданные люди ненавидят его», Александра Федоровна передавала супругу отзыв о Великом князе, данный Распутиным: «Человек он ничтожный». Вспомнив слухи о еврейском происхождении матери Николая Михайловича, Александра Федоровна в сердцах восклицала: «Скверный он человек, внук еврея!»

«Довольно красивый и очень умный, он был прожженным интриганом, ‒ утверждал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора генерал А.А. Мосолов. ‒ ...Он всегда всех критиковал, но сам никогда ничего не делал. (...) Когда Царь уехал на фронт, Николай Михайлович остался в Петрограде. В клубе, где он всегда был в центре внимания, его язвительные высказывания, ниспровергавшие все, что можно, наносили большой вред самодержавию. Критика, исходящая из высших сфер, заражала своим ядом всех и разрушала моральный авторитет Государя. Императрица ненавидела его до глубины души. Именно Николай Михайлович стал инициатором написания коллективного послания царю (сразу же после убийства Распутина), которое окончательно рассорило Царя и его родственников».

В конце концов, терпение Императора иссякло (чашу терпения переполнила подпись под адресованным Государю коллективным письмом Великих князей, выступивших в защиту одного из убийц Распутина - Великого князя Дмитрия Павловича), и в последний день 1916 года Николай Михайлович получил приказание выехать на два месяца в свое имение Грушевку Херсонской губернии. Откликаясь на царское повеление, Николай Михайлович писал: «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть? А он (царь. ‒ А.И.), что это за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души не дурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!»

Столичное «общество» выражало опальному князю сочувствие. «Весь город, говорят, перебывал у него» , ‒ отметил в дневнике Великий князь Андрей Владимирович. «В высших кругах захлебывались рассказами о высылке В. Кн. Николая Михайловича, ‒ вспоминал жандармский генерал А.И. Спиридович. ‒ ...Некоторые, зная В. Князя, только как болтуна, находили высылку слишком строгой мерой и обвиняли за нее, конечно, Царицу» . Из уст в уста в высшем обществе передавали слова Николая Михайловича, брошенные накануне ссылки, что он поедет 1 января в Царское Село, так как «не желает целовать руки...» Сочувствующий российской либеральной оппозиции французский посол М. Палеолог так прокомментировал, взбудоражившее общество известие о «репрессии» в отношении члена Императорского Дома: «При получении известия об этом, мне тотчас приходит на память один исторический прецедент. 19 ноября 1787 г. Людовик XVI выслал герцога Орлеанского в его имение Виллер-Коттрэ, чтоб наказать его за то, что он заявил в парижском парламенте, что только генеральные штаты имеют право разрешить королю дополнительные налоги. Так неужели Россия дошла до 1787 г.? ‒ Нет!.. Она зашла уже гораздо дальше. Подвергая суровому наказанию великого князя Николая Михайловича, Император хотел, очевидно, терроризировать императорскую фамилию и ему это удалось, потому что она в ужасе; но Николай Михайлович не заслужил, может быть, "ни эту чрезмерную честь, ни эту обиду". В сущности он не опасен. Решающий кризис, который переживает царизм в России, требует Ретца или Мирабо. А Николай Михайлович скорее критик и фрондер, чем заговорщик; он слишком любит салонные эпиграммы. Он не является ни в малейшей степени человеком риска и натиска. Как бы там ни было, заговор великих князей дал осечку» .

По дороге в ссылку, Николай Михайлович, пообщавшись с представителями оппозиции В.В. Шульгиным и , оставил любопытную запись: «Шульгин ‒ вот он бы пригодился, но, конечно, не для убийства, а для переворота! Другой, тоже цельный тип, Терещенко, молодой, богатейший, но глубокий патриот, верит в будущее, верит твердо, уверен, что через месяц все лопнет, что я вернусь из ссылки раньше времени. Дай-то Бог! Его устами да мед пить. Но какая злоба у этих людей к режиму, к ней, к нему, и они это все не скрывают, и оба в один голос говорят о возможности цареубийства!»

Надежды Великого князя вскоре оправдались, но лишь отчасти. Из необременительной ссылки он смог вернуться в столицу во время Февральской революции. Николай Михайлович приветствовал Февральскую революцию и признал власть Временного правительства. Он несколько раз встречался с , обсуждая с ним вопрос об отказе всех Великих князей на престолонаследие и о передаче их удельных владений в пользу государства. Очень показательно желание Николая Михайловича сразу же после революции установить памятник декабристам, о котором он писал 7 марта 1917 года Керенскому, предлагая поддержать этот проект материально.

Он не стеснялся публично осуждать политику и личность Государя, чем вызвал гнев Великого князя Георгия Михайловича, писавшего в одном из частных писем, что «к ужасу своему» он прочел слова своего старшего брата в одной из газет, охарактеризованные им как «низкая и недостойная гадость», как месть «лежачему». Сам являясь противником Императрицы Александры Федоровны, Георгий Михайлович замечал: «Мы можем говорить между собой о чем нам угодно, но выносить грязь на улицу и поносить несчастного человека — это низко…» Генерал П.Н. Врангель вспоминал: «В ряде газет появились "интервью" Великих князей Кирилла Владимировича и Николая Михайловича, где они самым недостойным образом порочили отрекшегося Царя. Без возмущения нельзя было читать эти интервью».

М. Палеолог оставил следующее свидетельство, относящееся к мартовским дням 1917 года: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю Великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что отныне падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России; но я сомневаюсь, чтобы он долго сохранял свои иллюзии, и желаю ему, чтобы он не потерял их, как потерял свои иллюзии Филипп-Эгалитэ» .

Но иллюзии имеют свойство рассеиваться при соприкосновении с суровой реальностью. Как и у многих вольных или невольных виновников революции, во взглядах Николая Михайловича, человека неглупого, довольно скоро наступило разочарование в революционных событиях. «Анархия полная, и никто не может сказать, когда будет положен конец подобному положению вещей. "Большевизм" все больше и больше захватывает провинцию, и некоторые уезды в ряде губерний полностью опустошены крестьянами и дезертирами... Жгут и громят все, никого не щадя. Временное правительство не в силах обуздать этот народный шквал...» - писал он в начале октября 1917-го одному из своих корреспондентов. М. Палеолог, общавшийся с Великим князем в мае 1917 года, записал в своем дневнике следующие слова: «Как далек он от великолепного оптимизма, который он проявлял в начале нового режима! Он не скрывает от меня своей тоски и печали. (...) ...В то время, как он проводит меня через салоны в вестибюль, в голосе его слышится волнение. (...) - Не могу же я забыть, что я висельник!»

Последним словам вскоре суждено было сбыться. После прихода к власти большевиков Николай Михайлович, как и остальные представители Дома Романовых, подвергся преследованию. В марте 1918 года он вместе с братом Георгием Михайловичем и кузеном Дмитрием Константиновичем был выслан в Вологду. 1 июля 1918 г. находившийся в ссылке Великий князь был арестован, а 21 июля перевезен в Петроград и помещен в Дом предварительного заключения. Сидевший вместе с Великим князем последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский, вспоминал: «Библиотекой заведовал бывший Великий князь Николай Михайлович, упрекавший меня за то, что я арестовал в Крыму Николая Николаевича и бывшую Императрицу Марию Федоровну. Николай Михайлович смеялся надо мною. "Вы нас арестовывали в апреле, а теперь сидите вместе с нами. Во-первых, вам поделом, а во-вторых, учитесь истории, ‒ Николай Михайлович был известным историком. ‒ В революционной борьбе нет середины. Если вы не идете с последовательными революционерами, то, как видите, вы оказываетесь за одной решеткой с нами"» .

Находясь в заключении, Николай Михайлович вернулся к историческим штудиям. В начале января 1919 года он направил прошение, которое просил передать А.Н. Луначарскому. Князь сообщал, что он, несмотря на тяжелые условия заключения и недостаток материала, пишет большую работу о реформаторе Сперанском. Николай Михайлович просил вернуть ему свободу, дать отдохнуть от нравственных и физических мучений, после чего выражал готовность принять от новой власти любую работу по специальности, заверяя, что никаких коварных замыслов против советской власти он не имел и не имеет. Но советская власть в прогрессивном Великом князе не нуждалась.

9 января 1919 года Николай Михайлович как член «императорской своры» был приговорен Президиумом ВЧК к смертной казни. «Мои братья, Великие Князья Николай Михайлович и Георгий Михайлович, ‒ писал Великий князь Александр Михайлович, ‒ встретили свою смерть в Петропавловской крепости, где, начиная с Петра Великого, были погребены все русские Государи и Великие князья. Максим Горький просил у Ленина помилования для Николая Михайловича, которого глубоко уважали даже на большевистских верхах за его ценные исторические труды и всем известный передовой образ мыслей. "Революция не нуждается в историках", ‒ ответил глава советского правительства и подписал смертный приговор» . Не помогло и ходатайство Академии наук, просившей за князя. Приговор был приведен в исполнение 24 января 1919 года. Вместе с Николаем Михайловичем и его братом Георгием, были расстреляны и его двоюродные братья ‒ Великие князья Павел Александрович и Дмитрий Константинович. Тюремный служитель, ставший свидетелем этой казни, рассказывал: «В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их (Великих князей. ‒ А.И.) голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу» .

Постановлением Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 9 июня 1999 года Великий князь Николай Михайлович был реабилитирован. Но что характерно: Архиерейский собор Русской Православной Церкви Заграницей, прославивший в 1981 году в лике святых трех из четырех расстрелянных в Петропавловской крепости Великих князей, отказал в этом лишь одному из них ‒ Николаю Михайловичу, внесшему своей крайне бестолковой «политической деятельностью» посильный вклад в крушение русской монархии.

Шведский писатель и журналист Стаффан Скотт писал по этому поводу: «Когда Русская Зарубежная Церковь в 1981 году причислила к лику святых великомучеников всех членов династии Романовых, убитых во время революции, а также другие жертвы того периода, имени Николая Михайловича среди них не упоминается и в его честь не было написано иконы. Дело в том, что он иногда называл себя социалистом и к тому же был масоном, а кроме того, с точки зрения Церкви, считался атеистом. Зная взгляды Великого князя Николая Михайловича, можно предположить, что он был бы доволен, что избежал удела великомученика» .

Однако, на установленной в 2004 г. по инициативе настоятеля Петропавловского собора игумена Александра (Федорова) на одном из пилонов Великокняжеской усыпальницы мемориальной доске в память о четырех убиенных Великих князьях, по какому-то недоразумению Николай Михайлович именуется не только «достойнейшим представителем Российского Императорского Дома», но и «благоверным»...

Хороший историк и, несомненно, одаренный ученый, Николай Михайлович оказался крайне наивным и недальновидным «политиком» ‒ видимо, искренне желая стране блага и думая, что своими действиями он спасает монархию от краха, на деле он стал одним из ее могильщиков...

Подготовил Андрей Иванов , доктор исторических наук

И ФеликсЕдинственный наследник богатейшей семьи Юсуповых, муж троюродной сестры Николая II, организатор убийства Распутина в восторженном настроении духа, был у них и подробно осмотрел все места драмы. Невероятно! Они спокойно обедают в той же столовой: муж, жена, АндрейКузен Николая II, пятый в очереди на престол , Федор и Никита.

Не могу понять психики. Чем, например, объяснить неограниченное доверие, которое оказывал Распутин молодому Юсупову, никому вообще не доверяя, всегда опасаясь быть отравленным или убитым?

Остается предположить опять что-либо совсем невероятное, а именно - влюбленность, плотскую страсть к Феликсу, которая омрачила этого здоровенного мужичину-развратника и довела его до могилы. Неужели во время нескончаемых бесед между собою они только пили, ели и болтали? Убежден, что были какие-либо физические излияния дружбы в форме поцелуев, взаимного ощупывания и, возможно, чего-либо еще более циничного. Садизм Распутина не подлежит сомне­нию, но насколько велико было плотское извращение у Феликса, мне еще мало понятно, хотя слухи об его похотях были еще распространены до его женитьбы.

Эта сцена убийства, где один хладнокровно отравлял другого и только удивлялся, что яд не действует, и продолжал с ним пить! Далее - вся последняя борьба. Пробуждение убитого, выражение его глаз, полных злобы и кровожадности, конечно, понятной, этой ярости нагло обманутого мерзавца при виде ошеломленного юноши-убийцы, это рычание насмерть раненого зверя - все это отвратительно по своему реализму, но если не было плотской страсти, разве все это возможно? Наконец, исступление самого Юсупова перед трупом убитого и добивание жгутом из каучука своей уже беспомощной жертвы. Отчего такая злоба, отчего такой цинизм, такое извращение чувств - все же страдающей, умирающей жертвы?

Но, конечно, остается гадать и гадать, а всю истину их отношений Распутин унес с собой, что же касается Феликса, то он многого, конечно, не договаривает из чувства стыдливости, особенно перед дядей его жены. Мне кажется, что он кандидат на сумасшествие в будущем. На мои неоднократные вопросы, что неужели его не мучит совесть, что он все-таки убил человека, всегда тот же ответ: «Никак». - Видел ли он его хоть во сне? - «Никогда».

Сила воли неимоверная, сила убеждения, что он сотворил нечто необходимое, тоже полнейшая, а отношения жены и матери к нему, которые одинаково его боготворят! Я - другого поколения, но мать его лишь немного моложе меня, и она заражена той же болезнью - превозносить убийство! Это для меня необъяснимо, как и все подробности, до мелочей включительно, обдуманные заранее до убийства. Если Распутин был зверь, то что сказать о молодом Юсупове??