Бунин «Косцы» текст произведения. Бунин «Косцы» текст произведения Косцы бунин читать краткое содержание
Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу поблизости от нее — и пели. Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже вовеки. Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им. Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик-пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой — или благословенной — богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели. Они были «дальние», рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях, еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были «охочи к работе», неосознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, — в обычае, в повадке, в языке, — опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками, белыми, ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами. Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, — так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, — потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового. Я сказал: — Хлеб-соль, здравствуйте. Они приветливо ответили: — Доброго здоровья, милости просим! Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись: — Ничего, они сладкие, чистая курятина! Теперь они пели: «Ты прости-прощай, любезный друг!» — подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их песни. Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы, и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами — и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они, и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была — Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу. Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось — человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекраснее. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса. Конечно, они «прощались, расставались» и с «родимой сторонушкой», и со своим счастьем, и с надеждами, и с той, с кем это счастье соединялось:Ты прости-прощай, любезный друг,
И, родимая, ах да прощай, сторонушка! —
Говорили, вздыхали они каждый по-разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.
Ты прости-прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! —
Говорили они, по-разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, — точно встряхивали головами и кидали на весь лес:
Коль не любишь, не мил — бог с тобою,
Коли лучше найдешь — позабудешь! —
И по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:
Ах, коли лучше найдешь — позабудешь,
Коли хуже найдешь — пожалеешь!
Великим мастером создания небольших прозаических произведений был Иван Алексеевич Бунин. Читателей впечатляют главные мотивы его рассказов, их редкая художественная тонкость, своеобразные приемы. Одним из замечательных шедевров является рассказ Бунина "Косцы". Анализ произведения, приведенный в данном материале, демонстрирует талант главного писателя русского зарубежья. Ведь Ивану Алексеевичу пришлось жить вдалеке от своей Родины.
Находясь в эмиграции, писатель посвящал свои книги России, русскому народу. Это касается и рассказа Бунина "Косцы". С кратким содержанием этого маленького произведения мы предлагаем ознакомиться в нашей статье. После прочтения рассказа вы поймете, почему за воссоздание в прозе русского характера Ивану Алексеевичу вручили Нобелевскую премию.
Иван Алексеевич длительное время до эмиграции жил в Орловской губернии и был верным сыном России. Когда ему вручали премию, то он отметил, что ее достоин весь русский народ.
Бунин. «Косцы». Содержание в кратком изложении
Итак, попробуем кратко пересказать небольшой шедевр Ивана Алексеевича. Пересказ "Косцов" Бунина начнем с того, что на краю леса, где растут молодые березки, автор и его спутник видят работающих косцов. Писатель подмечает их благородный вид, опрятность и трудолюбие. Они наслаждаются своим занятием. Эта дружная компания кажется совершено беззаботной.
Приблизился вечер, и автору опять хочется встречи с косарями. Он видит их за трапезой. Они наслаждаются блюдом из мухоморов, которое им кажется сладковатым и напоминает курятину. Труженики отдохнули и решили спеть. Казалось, что их звонкие голоса заполняли лесной воздух особым очарованием, дивной прелестью.
Песня казалась грустной, но исполняли они ее с особой удалью. В этот момент автор понял, что в жизни нет безнадежности. Огромная Русь может всякому помочь и любого выручить. До самой ночи радовали косцы своими песнями. Писатель наслаждался этим моментом и вдыхал свежие ароматы медвяных лесных трав, удивлялся гармоничному сплетению человека и природы.
Конец рассказа немного грустный, автор ностальгически вспоминает косцов и их пение. Он чувствовал себя рядом с этими тружениками счастливым, а их песни подарили ему истинную радость. Бунину искренне жаль, что не вернуть больше тех сказочных мгновений.
Особенности сюжета
Иван Алексеевич сам утверждал, что писал о красоте во всех ее формах, часть своей души передал в описании русской природы в произведении И. Бунина «Косцы». Анализ рассказа нужно начать с особенностей сюжета. Как и многие другие короткие произведения писателя, рассказ "Косцы" не имеет определенных сюжетных линий. Это своеобразное воспоминание о том, как он встретил в поле рязанских косцов, которые невероятно красиво пели.
В рассказе глубоко и проникновенно переданы чувства, которые одолевали писателя во время их пения. Уже тогда рассказчик понимал, что никогда не забудет тот предвечерний час. Автор удивлен, насколько глубока русская душа, что даже ему непонятны все тонкости песни сельских тружеников.
Композиционное и жанровое своеобразие
Четко выраженной композиции в рассказе "Косцы" нет. Стоит отметить, что и отдельные персонажи здесь тоже не выделяются. Присутствует только обособленный образ косцов. На первое место в произведении выплывают авторские чувства и мысли.
В своих размышлениях писатель сравнивает этих тружеников с чем-то чарующим, слитым в единую артель, видит, что их пение очень гармонично вплетается в жизнь природы, но они даже не задумываются об этом. Во время пения автор ощущает себя частичкой этого народа. Их песня, окружающая природа неотделимы от родины, России.
К какому жанру можно отнести данное произведение? Пожалуй, это своеобразное стихотворение в прозе, где писатель размышляет о русском человеке. Ведь Бунину так необходимо было за границей духовное единение с Россией. А еще его можно назвать поэтической зарисовкой, лирическим очерком. Рассказ насыщен эпитетами, метафорами, сравнениями.
Природа в рассказе Бунина "Косцы"
Описанием русской природы в произведении Иван Алексеевич показал, насколько он тонко ее чувствовал. Березовый лес у него как бы откликается на песню косцов. Автор описывает старую дорогу, которая заросла кудрявой муравой, рассуждает о том, что по этой дороге столько раз ходили его деды и прадеды. Днем по небосводу плыли красивые легкие облака, а вечером небо стало золотиться.
На лоне этой природы прекрасно чувствуют себя труженики. Читателю так и хочется разделить восторг и радость, передаваемую автором в описании местности и процесса сенокоса. Сразу перед глазами всплывают картины А. А. Пластова "Сенокос" и Г. Г. Мясоедова "Страдная пора. Косцы". Их даже можно назвать иллюстрациями к рассказу Бунина.
Автор изображает родство сильных тружеников с природой. Этим людям не в тягость такой тяжелый труд. Они поют песню, которая сливается воедино с березовым лесом. Деревья отзываются на дивное пение. Цветовая гамма в произведении тоже очень богатая: серело, золотилось, синь, кумачовый, розовый, черней, красными. Особенностью этого и других рассказов являются повторы, поэтому оно и похоже на стихотворение в прозе. Слово "прелесть" повторяется несколько раз. Оно относится к природе и песне косцов.
Труженики в рассказе
Косцы не просто трудились, но и пели. Казалось, что в работе они даже не делали особых усилий. Труженики размахивали вокруг себя косами, а те обнажали целые поляны. Писатель изображает не местных, а рязанских косцов, которые пришли из другой области России, но отличаются сплоченностью. В их движениях замечалась особая охота к работе.
И радостно было автору наблюдать за их слаженным трудом. Косы они пускали широко, как бы играясь. Шли ровно друг за другом, окашивая пни и кусты. Даже во вздохах этих тружеников писатель видел русскую красоту. В этом прозаическом стихотворении Бунин воспевает труд косцов.
Значение народной песни
В своем произведении "Косцы" Иван Бунин тонко описывает песню тружеников поля, воспевающую родимую сторонку, счастье, надежду. Некоторые строчки посвящены любимой девушке, несчастной любви. Прелесть пения косцов в откликах звучности. Они - дети своей земли, поэтому подобный душевный порыв свойственен только им.
Пение косцов Бунин сравнивает с пением души. Он даже не находит слов для выражения всей прелести этой песни. В ней связь со всем окружающим миром. Эти наивные, не ведавшие своих сил и талантов люди так запели, что даже лес отозвался на их звуки. В них слышались радость и безнадежность одновременно. Один из косцов оплакивал себя: "Ой, да все пути мне, молодцу, заказаны". Разве могут так сладко петь и скорбеть те, кому некуда пойти, и везде закрыты дороги? Эти люди не верят в безнадежность. Самое главное, что было в той песне - нельзя возвратить прошлых счастливых дней.
Образ Родины в произведении
Будучи в эмиграции, Бунин обращается к прошлому и показывает его преображенным. Писателя тянет к соотечественникам, он любит Россию. Поэтому в рассказе Бунина "Косцы" Родина показана безмерной и далекой. Писатель изобразил рязанских крестьян, их вдохновленный труд, берущую за душу песню во время сенокоса на орловской земле. Тем самым автор вспоминает те времена, когда ему на Родине было хорошо и спокойно.
Именно на русском материале построены произведения эмигрантского периода Ивана Алексеевича. На чужбине писатель постоянно вспоминал о родной земле, о ее полях, деревнях, крестьянах и дворянах, природе. Ивану Бунину был прекрасно знаком и русский мужик, и русский дворянин. Запад писателю чужд, он не мог писать о нем. Произведения Бунина были наполнены классическими традициями русской литературы. Также мастер слова не обходил стороной любовь, жизнь, будущее всего мира.
Описываемую в рассказе орловскую землю писатель называет "родной сторонушкой". А Россию он зовет не просто Родиной, а общим домом. В словах "беспредельная родная Русь" выражает свою любовь к ней. С неприглядной русской глубинкой он связан кровно. Писатель утверждает, что куда бы человека ни забросила судьба, пред глазами у него всегда будет родное небо.
Печальная концовка
В конце рассказа читатели видят печальное воспоминание о косцах и их песне. Когда-то и он был счастлив на русских просторах. Но те дни прошли. От этого автору очень грустно. Он хотел бы вернуть ушедшие времена. Но, к сожалению, покинул свою Родину из-за политических взглядов и боязни преследования.
Как и другие произведения писателя, "Косцы" наполнены тревогой за судьбу России. Бунин доказывает, что он настоящий аналитик жизни русского народа, его характера, языка, традиций. В конце рассказа писатель говорит, что сказка для русских людей уже прошла, Божья милость миновала.
Идея
Рассказ "Косцы" называют поэтической зарисовкой, которая сопровождается размышлением автора о судьбе России. Однажды, путешествуя на пароходе, Бунин услышал песню грузчиков. Это и послужило поводом для написания данного стихотворения в прозе. Писатель рассуждает о русском человеке, о духовном единении людей со своей страной. Главное, что хотел показать Иван Алексеевич: слушая песню косцов, все чувствуют себя единым целым - Россией. Каждый должен ощущать свою землю и гордиться ею. Ведь косцы пели так легко и естественно, как может только русский человек.
Жанр: рассказ
Будучи в Париже, писатель очень тосковал по родине, что подвигло ему к написанию этого трогательного произведения, а краткое содержание рассказа «Косцы» для читательского дневника вобрало лучшие его моменты.
Сюжет
Автор вспоминает, как шел пешком в летний день и увидел косцов. Неделю назад он встречал их у родника, где они напились и поужинали мухоморами. Тогда они сказали, что грибы похожи на курицу, а приехали они из Рязани на заработки. Сейчас эти мужики живо работали и пели грустную и мощную песнь. Несмотря на грустное содержание, они пели ее радостно, энергично. Она была о любви к родине и прощании с родными краями. В этой песне отражалась сама Россия, и автор наполнялся невероятной силой, слушая их. Он ощущал прилив счастья и энергии, и понимал, что эти косцы символизируют русский дух и русский народ. Он навсегда запомнил тот момент и свои ощущения - единство с этими людьми, душевное слияние и бескрайнюю свободу их натур.
Вывод (моё мнение)
Самые ценные вещи - это не вещи, а понятия - свобода, высокий дух, дружба и единство, родина, взаимопонимание, возможность говорить на одной языке, придерживаться одной культуры и традиций.
«Косцы» Бунин текст произведения в сокращенном варианте.
Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом берёзовом лесу поблизости от неё - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернётся уже вовеки.
Они косили и пели, и весь берёзовый лес, ещё не утративший густоты и свежести, ещё полный цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик-пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут… Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - Богом стране. И они шли и пели среди её вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И берёзовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были «дальние», рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях, ещё более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были «охочи к работе», неосознанно радуясь её красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеты, своими мягкими кожаными бахилками 1 , белыми, ладно увязанными онучами 2 , чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами.
1
Бахи́лы
- крестьянская обувь в виде кожаных или плетёных из бересты полусапожек, спереди стягивающиеся ремешками.
2
Ону́чи
- куски полотна, предназначавшиеся для обёртывания ног; обычно носились с лаптями.
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведёнными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая ещё светлый за зелёными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:
Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: «Ты прости, прощай, любезный друг!» -подвигались по берёзовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чём такая дивная прелесть их песни.
Прелесть её была в откликах, в звучности берёзового леса. Прелесть её была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы, и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они, и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, её простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И ещё в том была (уже совсем не сознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только её душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох берёзовом лесу.
Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъёмы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной лёгкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.
Конечно, они «прощались, расставались» и с «родимой сторонушкой», и со своим счастьем, и с надеждами, и с той, с кем это счастье соединялось:
Ты прости, прощай, любезный друг,
И родимая ах да прощай, сторонушка! -
говорили, вздыхали они каждый по-разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.
Ты прости, прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -
говорили они, по-разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:
Коль не любишь, не мил - Бог с тобою,
Коли лучше найдёшь - позабудешь! -
и по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:
Ах, коли лучше найдёшь - позабудешь,
Коли хуже найдёшь - пожалеешь!
В чём ещё было очарование этой песни, её неизбывная радость при всей её будто бы безнадёжности? В том, что человек всё-таки не верил, да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадёжность. «Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!» - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачут сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. «Ты прости, прощай, родимая сторонушка!» - говорил человек - и знал, что всё-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что, куда бы ни забросила его доля, всё будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. «Закатилось солнце красное за тёмные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по местам!» Закатилось моё счастье, вздыхал он, тёмная ночь с её глушью обступает меня, - и всё- таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чьё-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: «Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!» - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его «по его младости». Были для него ковры-самолёты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар были ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, чёрные топи болотные, пески летучие - и прощал милосердный Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие…
Ещё одно, говорю я, было в этой песне - это то, что хорошо знали и мы, и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок, - миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобраные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению.
Из заметок И. А. Бунина о истории возникновения рассказа «Косцы»
Когда мы с моим покойным братом Юлием возвращались из Саратова на волжском пароходе в Москву и стояли в Казани, грузчики, чем-то нагружавшие наш пароход, так восхитительно и дружно пели, что мы с братом были в полном восторге… и всё говорили: «Так… могут петь свободно, легко, всем существом только русские люди». Потом мы слышали, едучи на беговых дрожках с племянником и братом Юлием по большой дороге… как в берёзовом лесу рядом с большой дорогой пели косцы - с такой же свободой, лёгкостью и всем существом.
Написал я этот рассказ в Париже, в 1921 году, вспоминая Казань и этот берёзовый лес.
Анализ рассказа И. А. Бунина «Косцы» кратко
Рассказ «Косцы» — это поэтическая зарисовка, с мыслями Бунина о жизни народа. Поводом для рассказа были услышанные в молодости писателем песни одну из которых пели косцы. Бунин размышляет о духовном духовном единении людей и красоте окружающего мира. Бунин любуется работой приезжих косцов, их одеждой, тем, что каждый из них — часть большой неделимой артели (прекрасного единого целого). Красота песни косцвов в гормонии этой песни с природой, работой и Россией. Рассказ написан Буненым в 1921 году в эмиграции в Париже, он вспоминает в нем молодость и Россию, как свое прекрасное прошлое.
Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу по близости от нее - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже во веки.
Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время июньского дня. Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями, следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных картинах. Стадо овец серело впереди, старик пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут... Казалось, что нет да никогда и не было ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой - или благословенной - Богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским, местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке, в языке, - опрятней и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками (1), белыми ладно увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же ластовицами (2).
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными как бритва косами на плечах, на бегу вступали в ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
- Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
- Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг, приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибы-мухоморы. А они только засмеялись:
- Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: - "Ты прости, прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу, бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их, чувствуя, что уже никогда не забыть нам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их пения.
Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть ее была в том, что никак не была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе, этим свежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и любовно без ясного понимания своих чувств, ибо их и не надо, не должно понимать, когда они есть. И еще в том была (уже совсем несознаваемая нами тогда) прелесть, что эта родина, этот наш общий дом была - Россия, и что только ее душа могла петь так, как пели косцы в этом откликающемся на каждый их вздох березовом лесу.
Прелесть была в том, что это было как будто и не пение, а именно только вздохи, подъемы молодой, здоровой, певучей груди. Пела одна грудь, как когда-то пелись песни только в России и с той непосредственностью, с той несравненной легкостью, естественностью, которая была свойственна в песне только русскому. Чувствовалось - человек так свеж, крепок, так наивен в неведении своих сил и талантов и так полон песнью, что ему нужно только легонько вздыхать, чтобы отзывался весь лес на ту добрую и ласковую, а порой дерзкую и мощную звучность, которой наполняли его эти вздохи. Они подвигались, без малейшего усилия бросая вокруг себя косы, широкими полукругами обнажая перед собою поляны, окашивая, подбивая округ пней и кустов и без малейшего напряжения вздыхая, каждый по-своему, но в общем выражая одно, делая по наитию нечто единое, совершенно цельное, необыкновенно прекрасное. И прекрасны совершенно особой, чисто русской красотой были те чувства, что рассказывали они своими вздохами и полусловами вместе с откликающейся далью, глубиной леса.
Конечно, они "прощались, расставались" и с "родимой сторонушкой" и со своим счастьем, и с надеждами и с той, с кем это счастье соединялось:
Ты прости, прощай, любезный друг,
И родимая ах да прощал сторонушка! -
Говорили, вздыхали они каждый по разному, с той или иной мерой грусти и любви, но с одинаковой беззаботно-безнадежной укоризной.
Ты прости, прощай, любезная, неверная моя,
По тебе ли сердце черней грязи сделалось! -
Говорили они, по разному жалуясь и тоскуя, по-разному ударяя на слова, и вдруг все разом сливались уже в совершенно согласном чувстве почти восторга перед своей гибелью, молодой дерзости перед судьбою и какого-то необыкновенного, всепрощающего великодушия, - точно встряхивали головами и кидали на весь лес:
Коль не любишь, не мил - Бог с тобою,
Коли лучше найдешь - позабудешь! -
И по всему лесу откликалось на дружную силу, свободу и грудную звучность их голосов, замирало и опять, звучно гремя, подхватывало:
Ах, коли лучше найдешь - позабудешь,
Коли хуже найдешь - пожалеешь!
В чем еще было очарование этой песни, ее неизбывная радость при всей ее будто бы безнадежности? В том, что человек все-таки не верил да и не мог верить, по своей силе и непочатости, в эту безнадежность. - "Ах, да все пути мне, молодцу, заказаны!" - говорил он, сладко оплакивая себя. Но не плачу! сладко и не поют своих скорбей те, которым и впрямь нет нигде ни пути, ни дороги. - "Ты прости, прощай, родимая сторонушка!" - говорил человек - и знал, что все-таки нет ему подлинной разлуки с нею, с родиной, что куда бы ни забросила его доля, все будет над ним родное небо, а вокруг - беспредельная родная Русь, гибельная для него, балованного, разве только своей свободой, простором и сказочным богатством. - "Закатилось солнце красное за темные леса, ах, все пташки приумолкли, все садились по; местам!" - Закатилось мое счастье, вздыхал он, темная ночь с ее глушью обступает меня, - и все-таки чувствовал: так кровно близок он с этой глушью, живой для него, девственной и преисполненной волшебными силами, что всюду есть у него приют, ночлег, есть чье-то заступничество, чья-то добрая забота, чей-то голос, шепчущий: - "Не тужи, утро вечера мудренее, для меня нет ничего невозможного, спи спокойно, дитятко!" - И из всяческих бед, по вере его, выручали его птицы и звери лесные, царевны прекрасные, премудрые и даже сама Баба-Яга, жалевшая его "по его младости". Были для него ковры-самолеты, шапки-невидимки, текли реки молочные, таились клады самоцветные, от всех смертных чар били ключи вечно живой воды, знал он молитвы и заклятия, чудодейные опять-таки по вере его, улетал из темниц, скинувшись ясным соколом, о сырую Землю-Мать ударившись, заступали его от лихих соседей и ворогов дебри дремучие, черные топи болотные, пески летучие - и прощал милосердный Бог за все посвисты удалые, ножи острые, горячие...
Еще одно, говорю я, было в этой песне, - это то, что хорошо знали и мы и они, эти рязанские мужики, в глубине души, что бесконечно счастливы были мы в те дни, теперь уже бесконечно далекие - и невозвратимые. Ибо всему свой срок - миновала и для нас сказка: отказались от нас наши древние заступники, разбежались рыскучие звери, разлетелись вещие птицы, свернулись самобранные скатерти, поруганы молитвы и заклятия, иссохла Мать-Сыра-Земля, иссякли животворные ключи - и настал конец, предел Божьему прощению.
Париж, 1921 г.
(1) Бахилки - полусапожки.
(2) Ластовицы - вставные полосы.
